Рэмпол покачал головой.
– Вы мне очень много об этом рассказали, – сказал он, – все, кроме первоначального источника. Я так и не понимаю, с чем связано возникновение этого обряда.
Доктор Фелл снял пенсне и надел очки для чтения. Толстые стекла делали его похожим на сову. Держась руками за виски, он внимательно рассматривал документы, лежавшие у него на письменном столе.
– Здесь у меня копии официальных дневников, в которых велись ежедневные записи, нечто вроде корабельного журнала Энтони Старберта, эсквайра, смотрителя Чаттерхэмской тюрьмы с тысяча семьсот девяносто седьмого по тысяча восемьсот двадцатый год, и Мартина Старберта, эсквайра, смотрителя тысяча восемьсот двадцатого – тысяча восемьсот тридцать седьмого годов. Оригиналы находятся в Холле. Старый Тимоти дал мне разрешение снять копии. Их следовало бы как-нибудь напечатать в виде книги – в качестве дополнительной информации о пенитенциарных
[6]
методах тех времен. – Он некоторое время сидел молча, опустив голову, неторопливо покуривая трубочку и задумчиво глядя на чернильницу. – Понимаете, в чем дело: до конца восемнадцатого века в Англии было очень мало тюрем для уголовных преступников. Их либо вешали, либо клеймили, или метили каким-нибудь зверским способом – что-нибудь там отрезали – и выпускали; либо отправляли в колонии. Исключение составляли должники и банкроты, но в общем не делалось никакой разницы между уже осужденными и теми, кто дожидался суда. Согласно этой порочной системе, всех их, без всякого разбора, держали в одном месте.
– Некий человек по имени Джон Хауард поднял вопрос о том, что Англии необходимы тюрьмы для содержания приговоренных преступников. Чаттерхэмская тюрьма была основана еще раньше Миллбэнк, хотя последняя считается самой старой. Строили ее осужденные, которым и предстояло в ней сидеть; камень брали из каменоломен, расположенных на землях Старбертов, а охрану составляли красные мундиры
[7]
, отряженные для этой цели Георгом Третьим. Плетка гуляла по спинам несчастных, а особо провинившихся подвешивали за большой палец или подвергали каким-нибудь другим пыткам. Каждый камень был полит кровью.
Когда доктор замолчал, в памяти Рэмпола всплыли старые как мир слова: «И пошел по земле великий плач...» Неожиданно для себя он произнес их вслух.
– Да, великий и горький плач. Должность смотрителя была, естественно, предоставлена Энтони Старберту. Эта семья и раньше занималась такого рода деятельностью, отец Энтони, например, занимал пост помощника шерифа в городе Линкольне. Было засвидетельствовано, – продолжал доктор Фелл, шумно втягивая воздух через нос, – что каждый божий день, пока шло строительство, дождь ли шел или светило солнце, холодно было или жарко, Энтони на своей гнедой кобыле объезжал место строительства. Каторжники привыкли к его посещениям и вскоре стали испытывать к нему ненависть. Они всегда видели его верхом: всадник в треугольной шляпе и синем камлотовом
[8]
плаще на фоне неба над черной линией болотистой земли.
Энтони то и дело дрался с кем-нибудь на дуэли. Он был щеголем, хотя деньги тратить не любил ни на что, кроме своей тюрьмы; был скуп и жесток; писал плохие стихи, проводя за этим занятием по нескольку часов кряду, и ненавидел своих родственников за то, что они над этим потешались. Мне кажется, он даже грозился, что они поплатятся за насмешки над его стихами.
Тюрьма была закончена в тысяча семьсот девяносто седьмом году, и Энтони туда переселился. Именно он установил правило, согласно которому старший сын должен проверить, что находится в сейфе в кабинете смотрителя. Нет нужды говорить, что тюрьма во времена его правления была хуже ада. Я умышленно смягчаю описание. Его единственный глаз, его усмешка... С его стороны было весьма благоразумно, – доктор Фелл прикрыл ладонью листы бумаги на столе, словно закрывая то, что на них было написано, – было весьма благоразумно, мой мальчик, что он вовремя сделал необходимые распоряжения на случай своей смерти.
– А что с ним случилось?
– Гидеон! – раздался укоризненный голос, сопровождаемый барабанной дробью по двери кабинета, заставившей Рэмпола подскочить на месте. – Гидеон! Чай пить! – Что? – спросил доктор Фелл, рассеянно поднимая глаза от бумаг.
– Чай, Гидеон! – В тоне миссис Фелл отчетливо слышалось недовольство. – И я бы очень хотела, чтобы ты перестал наливаться пивом, достаточно того, что ты непрерывно ешь печенье, и у тебя здесь душно, и я вижу на тропинке пастора и мисс Старберт, они уже идут к нам. – Миссис Фелл с шумом перевела дух и подвела итог сказанному: – Чай пить!
Доктор со вздохом поднялся со своего места, и они услышали, как она катится вниз по лестнице, приговаривая: «Вот черт, вот черт», что сильно напоминало выхлопы отработанных газов в автомобиле.
– Ну что же, отложим на потом, – сказал доктор Фелл.
Дороти Старберт шла по тропинке своей вольной походкой в сопровождении высокого лысого толстяка, который обмахивался шляпой. Рэмпол почувствовал, что у него екнуло сердце. Спокойно! Не будь мальчишкой! Он слышал ее легкий, насмешливый голос. На ней было нечто вроде костюма – коричневая юбка и жакет поверх желтого свитера с высоким горлом. Руки она держала в карманах. Лучи солнца сверкали на ее пышных черных волосах, небрежно собранных на затылке, и, когда она поворачивала голову, виден был профиль, напоминающий крыло птицы. Вот они идут через лужайку, и ее глубокие синие глаза смотрят прямо на него из-под пушистых ресниц...
– С мисс Старберт вы, по-моему, знакомы, – сказал доктор Фелл. – Мистер Сондерс, это мистер Рэмпол, он приехал из Америки. Гостит в нашем доме.
Рука Рэмпола оказалась в лапе лысого господина, который сжимал ее со всей силой христианской мощи. Мистер Сондерс улыбался своей пасторской улыбкой, щеки и подбородок его были выбриты до блеска. Он принадлежал к той породе священников, которым говорят, когда хотят сделать комплимент, что они совсем на священника не похожи. Лоб его был покрыт потом, а ласковые синие глаза смотрели вкрадчиво и настороженно, словно у вожатого отряда бойскаутов. Мистеру Сондерсу было сорок лет, однако выглядел он значительно моложе. Чувствовалось, что он исполняет свой долг по отношению к вере так же бездумно и безмятежно, как делал то, что от него требовалось на футбольном поле в Итоне, а может быть, в Хэрроу, или Винчестере, или в какой-нибудь другой школе. Вокруг его лысины, напоминающей тонзуру, пушились седые волосы, на животе красовалась внушительная золотая цепочка.
– Счастлив познакомиться с вами, сэр, – добродушно гудел пастор. – Я имел удовольствие... э-э-э... встречаться во время войны с некоторыми из ваших соотечественников. Заокеанские кузены, дорогой сэр, заокеанские кузены...
Он рассмеялся привычным смехом доброго пастыря. Эта профессиональная легкость и бесцеремонность раздражали американца. Он пробормотал что-то невнятное и обратился к Дороти Старберт.
