— Я перестала выходить к столу. Я могла питаться только поссетом
[29]
, который мне приносила горничная каждый день, ровно в полдень. Но и от него мне становилось плохо! — На лице Лидии впервые появилось выражение боли и одиночества.
— И что, по-твоему, с тобой происходило?
— Я думала, что умираю. Люди ведь часто умирают от неизвестных причин… — Лидия колебалась, словно испытывая внутреннюю борьбу. — Хорошо, я скажу все, и да простит меня Бог! Один-два раза мне пришла в голову мысль о яде. Но я подумала, что его даешь мне ты, и потому ничего не сказала.
Фентон отвернулся, сжав кулаки.
Лидия неправильно поняла его чувства. Он ощущал только жалость к ней и стыд за ее мужа.
— Да простит меня Бог! — повторила она. — Что мне оставалось делать? Клянусь, Ник, эти глупости полезли мне в голову только однажды или дважды! Теперь я все знаю! Я и так причинила тебе столько вреда!
Фентон повернулся к ней и улыбнулся. ,
— Вреда? — переспросил он, чмокнув ее в губы. — Ты причинишь мне вред, только если будешь уклоняться от моих вопросов. Скажи, во время болезни ты ела или пила что-нибудь, кроме поссета?
Лидия задумалась.
— Нет. Только ячменный отвар, но он в большой бутыли, из которой пьют все.
— А как готовят поссет?
— Обычно. Взбивают в миске четыре яйца, переливают их в другой сосуд, куда добавляют полпинты молока, четыре куска сахара и полпинты Канарского вина — вот и все.
Наклонившись, Фентон подобрал кинжал Мег и задумчиво взвесил его на ладони.
— Джайлс!
— Да, добрый сэр?
— Ты, кажется, знаком с нашим» секретом «?
— Вы соизволили ознакомить меня с ним, сэр, когда вчера открыли, что…
— Отлично! — прервал Фентон. — Собери в моем кабинете всю кухонную прислугу, особенно тех, кто мог готовить этот поссет, а также тех, кто относил его наверх.
Джайлс поклонился, все еще не обнаруживая обычной наглости.
— Скажи им, — продолжал Фентон, — что миледи была отравлена мышьяком, и что вскоре я с ними потолкую. При этом, несомненно, поднимется визг и вой…
— Визг и вой? — переспросил Джайлс. — Что вы, сэр, это будет ад, почище чем в театре, когда там разыгрывают сцену шабаша ведьм. Этих скотов следовало бы хорошенько огреть кошкой-девятихвосткой!
[30]
Но А смогу с ними справиться, сэр!
И Джайлс удалился, закрыв за собой дверь, прежде чем Фентон успел возразить.
Лидия, явно не доверявшая Джайлсу, все еще стояла на коленях на краю кровати, но теперь ее голубые глаза смеялись.
— Я знала это! — воскликнула она. — О, я была уверена в этом с тех пор, как мы поженились… — Лидия подняла глаза кверху, — три года, один месяц и четыре дня тому назад.
— Уверена в чем, дорогая?
— Подойди, и я шепну тебе на ухо. Ближе! Еще ближе!
Фентон послушно склонился к ней, приподняв локоны парика. Лидия слегка укусила его за ухо, заставив подпрыгнуть от неожиданности, хотя это отнюдь не было неприятным.
— Что за шутки? — проворчал он, все еще держа в руке кинжал и насмешливо глядя на нее. — И где же ты это узнала?
— Ты сам научил меня, — ответила Лидия. Внезапно ее голос стал серьезным. — Ник, ты стал сегодня другим, и поэтому я скажу тебе… Перед тем, как мы поженились, я говорила с моим отцом. Он тебя ненавидел. Знаешь, что я ему о тебе сказала?
— Понятия не имею.
Лидия с гордостью произнесла, не сознавая, насколько нелепо звучат ее слова: ,
—» Он добр, как священник, — сказала я, — и храбр, как «железнобокий»
[31]
.
Последовала пауза.
Крышка гроба вновь угрожающе заколебалась.
Худшего комплимента Лидия не могла ему сделать. В происходившей более тридцати лет назад гражданской войне
[32]
кавалеров
[33]
с круглоголовыми не было более отчаянных роялистов, чем отец и дед сэра Ника.
К тому же в своих научных изысканиях, волновавших его куда больше, нежели текущая политика, профессор Фентон был таким же убежденным кавалером, как его тезка. Споря о взглядах круглоголовых с Паркинсоном из колледжа Кайуса, он его по-настоящему ненавидел. —
— Я не заслуживаю подобного комплимента, — чрезмерно вежливо откликнулся Фентон. — Все же, если бы вы сказали: «храбр, как кавалер»…
В глазах Лидии появилось испуганное выражение.
— Не надо! — взмолилась она, закрыв лицо руками. — Да простит меня Бог! Еще одно слово, и мы опять все разрушим!
— Каким образом, миледи?
Лидия устало откинулась на подушки, поддерживая голову правой рукой. Казалось, что она вот-вот лишится чувств.
— Ник, — тихо промолвила Лидия, — почему ты захотел жениться на мне?
— Потому что я любил тебя.
— Я тоже так думала и на это надеялась. Но в этом ужасном доме достаточно было лишь краткого упоминания о ком-нибудь, кого меня с детства учили любить и почитать, как ты сразу же разражался насмешками. Даже если речь заходила о великом Оливере…
— «О великом Оливере!»— передразнил Фентон, вцепившись левой рукой в столбик кровати, а правой в рукоятку кинжала. — Ты имеешь в виду Кромвеля?
[34]
Он произнес эту фамилию с такой ненавистью, какую только можно было вложить в одно слово. И ненависть эта была абсолютно искренней.
— Я родился, — заговорил сэр Ник, — в год, когда твои доблестные круглоголовые отрубили голову королю Карлу I
[35]
. Они установили эшафот у окна Банкетного флигеля. Короля вывели из Сент-Джеймсского дворца, провели через парк и ворота Хольбейна
[36]
в длинные комнаты Уайтхолла, к окну, у которого стоял эшафот. Снежным январским днем они отрубили ему голову.
