– Ниг! – неожиданно сказала она. – Кто мог вообразить, что он, со своей раной, второй раз за день вырвется на свободу? Но...
– В чем дело? – спросила Пат.
– Ниг! – повторила Сапфир, кутаясь в пальто. – Я так его и не увидела, это правда, пока он не появился, чтобы утихомирить того третьего идио... того третьего юниониста. Но нам не пришлось нырять под стол, Пат; для этого не было ни времени, ни необходимости. Ниг должен был увидеть меня – и что же он подумал? Ох, впрочем, не важно! Сейчас не стоит задавать вопросы, ведь правда? Уже поздно, и я основательно устала от всех этих приключений. Если тебя кто-то проводит домой, Пат, а я под защитой Джима доберусь до Кларидж-стрит, завтра мы сможем сравнить наши оценки.
Услышав свисток, к дверям заведения подкатили два экипажа. Джим заботливо усадил Сапфир в первый, а Кит со своей Цирцеей расположился во втором.
Было бы неверным утверждать, что, оказавшись в экипаже, они стали устраиваться поудобнее. Они бросились в бурные объятия друг другу и почти не разговаривали, пока их кеб не преодолел половину Риджент-стрит. Лишь тогда Пат, переводя дыхание, чуть отодвинулась от Кита.
– Что это такое, Кит? Что у тебя на уме?
– Кроме того, о чем я непрестанно думаю в данный момент, это...
– Не забывай, что и я думаю о том же: о другом вечере или вообще о том времени, когда мы сможем себе что-то позволить. Но, кроме этого... ведь ты думаешь о всей ситуации в целом? О ситуации с Сапфир, Дженни, Джимом, Нигелом, об этом запутанном клубке и как они из него выпутаются? Так ведь, не правда ли?
– Так. И о том, что у тайны есть какое-то решение. Например, что хотят наши мудрецы выяснить у кузена Харви и у сэра Хьюго Клейверинга?
– Может, и ничего... если не считать, что оба появляются в довольно странные моменты. Знаешь, Кит...
В вечерних сумерках мимо них проплывали огоньки встречных экипажей. И если не считать тихого гула Лондона, город больше ничем не давал знать о себе. Пат продолжила, положив голову Киту на плечо:
– Знаешь, мой дорогой, ты смотришь на Харви как на английскую версию того толстого янки, который просил принести ведро с водой после того, как сулил вам разные неприятности. Ты же понимаешь, что я разделяю твое мнение. Но, как я тебе уже говорила, Харви очень и очень несчастный молодой человек.
– Мы должны ему посочувствовать?
– Мы можем попытаться понять. Что бы ему ни было нужно, Харви недоброжелательно относится даже к Джорджу Боуэну и его окружению, хотя искренне любит Джорджа. Харви говорит немало таких вещей, которые просто не имеют отношения к истине. Он называет Джорджа мечтателем, у которого нет практической жилки и соответственно денег. На самом деле все наоборот. Практичен как раз Джордж. Он может мечтать о литературной славе или о какой-то другой известности, но дела своего отца он знает до мельчайших деталей. Он успешно справляется с любым из них – от плавки металла до производства стекла. У Харви есть еще одна навязчивая идея, которая опять-таки не имеет отношения к истине. «Я совершенно уверен, – как-то сказал он мне, – что в жизни Джорджа есть какая-то женщина, и это не Сьюзен, ни в коем случае». Кит, Харви сумасшедший! Есть именно Сьюзен, и другой быть не может. Но и у Джорджа есть идея-фикс. Он будет человеком умудренным опытом... и столь же беспечным, как его герой; он даже Сьюзен не дает знать, как он заботится о ней.
– Пат, к чему все это ведет?
– Боюсь, что ни к чему не ведет. Я не могу рассказать тебе кое что о сэре Хьюго Клейверинге, кроме... если кто-то думает, что сержант Клейверинг имел отношение к стрельбе в Нигела или хотел застрелить его... значит, кто-то такой же псих, как Харви, как Безумный Шляпник, как самый безнадежный пациент Бедлама! Кит, Кит, нет ли у тебя еще кое-чего на уме?
– Чего именно?
Ее сотрясало дрожью, она испытывала такое эмоциональное напряжение, что он откинул ей голову назад и в полумраке кеба внимательно вгляделся ей в глаза.
– Так чего именно, Цирцея?
– Вечером Сапфир почти все поняла, – прошептала Цирцея. – Но она тактична и умеет сочувствовать; она увидела, что еще не время, и промолчала. В Вашингтоне я убежала от тебя, Кит, и продолжала делать вид, что не обращаю на тебя внимания, словно я все забыла или хотела бросить тебя. Я... я обещаю тебе об... объяснение, которое будет и п-п-признанием. Разве ты не хочешь услышать признание?
– Только если ты хочешь рассказать мне о нем.
– Ты же знаешь, что если я убежала от тебя, то вовсе не потому, что хотела тебя бросить. А потому, что не сомневалась – это ты бросишь меня, как только узнаешь.
– Как только узнаю...
– Когда мы там стали так близки, ты, без сомнения, думал... да и я, ничего не говоря, позволяла тебе так думать, что это был... мой первый опыт?
– Успокойся!
– Ну так вот – это не было моим первым опытом! Может, я и порочная, но не склонна к беспорядочным связям. Был только один мужчина. То есть было несколько случаев, не могу отрицать, но каждый раз был все тот же один мужчина.
– А я знаю этого сукиного сына?
Пат не стала ни обижаться, ни изображать возмущение.
– Нет, мой дорогой, – с подчеркнутой нежностью сказала она ему. – Ты не знаешь этого сукиного сына; ты никогда даже не слышал о нем! Но!..
– Успокойся, говорю тебе!
– Но тетя Аделаида знала. И она догадывалась о нас с тобой. Особой симпатии ты у нее не вызывал: мы ведь еще ничего не слышали о твоем наследстве. Господи, как будто это что-то значило! – Прежде чем продолжить, Пат презрительно передернулась, покончив тем самым с рассуждениями на финансовую тему. – Все решила тетя Аделаида. После того как мы покинули Вашингтон, она сказала, что, если я увижусь с тобой или попробую каким-то образом установить связь (а ей это станет известно!), она расскажет тебе о моей постыдной, отвратительной связи с другим мужчиной. И ты отшатнешься от меня, полный ужаса или отвращения... или того и другого вместе. И я... словом, я испугалась, что ты в самом деле можешь так сделать.
– Добрая старая тетя Аделаида!
– Но ведь мужчины так и поступают, верно? Предполагается, что все так и будет, да я и сама помню один случай, когда так и случилось. Прошу, скажи мне! Что ты чувствуешь, Кит, теперь, когда ты все знаешь?
Он припомнил, что Нигел Сигрейв задавал такой же вопрос. Теоретический.
– Ты думаешь, что я ничего не знал, моя дорогая? Неужели ты воображаешь, что я сам не мог ни о чем догадаться?
– Ты... ты... и что тогда? Вроде ты не ужаснулся, но...
– Перед нами стоит только один вопрос, который, как мне кажется, уместно задать. Ты все еще испытываешь какие-то... какие-то теплые чувства к моему предшественнику?
– О нет! Ни на йоту! Это случилось довольно давно, и он... он меня не очень устраивал. Я могу назвать тебе его имя, а все остальное я почти не помню.
