«Любым моментом» оказалось лишь пятое декабря, пятница после
святой Варвары. А долгожданным посланцем Прокопа и Флютека был, к великому
изумлению и немалой радости Рейневана, старый знакомый Урбан Горн. Друзья
сердечно поздоровались, однако вскоре настала очередь удивляться Горна,
увидевшего выстроившихся перед ним в шеренгу Дроссельбарта, Жехорса и
Бисклаврета.
— Уж скорее бы я смерти ожидал, — признался он, когда после
презентации они остались вдвоем. — Неплах прислал меня, чтобы я помог тебе в
поисках Фогельзанга. А ты, гляньте, люди, не только нашел их, но и явно
приручил. Поздравляю, дружище, сердечно поздравляю. Прокоп обрадуется. Он
рассчитывает на Фогельзанг.
— Кто передаст ему известие? Тибальд?
— Разумеется, Тибальд. Рейневан?
— А?
— Этот Фогельзанг... Их только трое... Немного маловато...
Больше не было?
— Было. Но они смылись...
Пока правда башмаки натянет, ложь полсвета обежит — долгое
общение с Фогельзангом с несомненностью доказывало справедливость этой
поговорки. Все трое непрерывно врали — всегда, при всех обстоятельствах, днем,
ночью, в будни и воскресенья. Это были просто болезненные лгуны, люди, для
которых понятие правды не существовало вообще. Несомненно, это был результат
долголетней жизни в условиях конспирации — то есть в притворстве, во лжи, среди
постоянно создаваемой мнимой видимости.
В результате всего этого нельзя было быть уверенным и в
отношении самих людей, их биографий или даже национальностей. Ложь искажала
все. Бисклаврет, к примеру, называл себя французом, французским рыцарем, любил
представляться галлийским ратником, miles gallicus
[197].
Другие два с удовольствием переделывали это на morbus gallicus
[198],
что не обижало Бисклаврета, видать, привыкшего. Некогда он входил, как сам
утверждал, в одну из банд знаменитых Ecorcheurs, лущителей, обдирал, жестоких
разбойников, которые жертв не только обирали, но и живьем сдирали с них кожу.
Однако этой версии немного противоречил акцент, напоминающий скорее присущий
окрестностям Кракова, нежели Парижа. Но и акцент тоже мог быть ложным.
Черепоглавый Дроссельбарт не скрывал, что носит чужое имя.
Verum nomen ignotum est
[199]
, гордо говорил
он. Когда его спрашивали о национальности, он определял ее довольно общё как di
gente Alemanno
[200]
. Что могло быть правдой. Если не было
ложью.
Жехорс не уточнял ни страны рождения, ни района, вообще об
этом не говорил. А когда говорил о чем-либо другом, то его акцент и
колоквиализмы создавали такую муть и смесь, что любой запутывался на первых же
фразах. Что, несомненно, Жехорсу и требовалось.
Однако все троих отличали некие характерные признаки. У
Рейневана было слишком мало опыта, чтобы их распознать, понять. Все три члена
Фогельзанга страдали хроническим конъюнктивитом, часто потирали запястья, а
когда ели, то всегда прикрывали предплечьем тарелку или миску. Шарлей, когда
позже пригляделся к ним, быстро все понял. Дроссельбарт, Жехорс и Бисклаврет
значительную часть жизни провели в тюрьмах. В ямах. В кандалах.
Когда беседа заходила о служебных делах, Фогельзанг
переставал лгать, становился конкретным и деловым до отвращения. Во время
нескольких затягивающихся далеко за полночь бесед тройка сообщила Рейневану и
Горну все, что подготовила в Силезии. Дроссельбарт, Жехорс и Бисклаврет
поочередно излагали сведения о завербованных и «спящих» агентах, которые у них
были в большинстве городов Силезии, особенно в тех, которые лежали на
направлении наиболее вероятных трасс продвижения гуситских армий. Без запинки —
и даже явно гордясь своей солидностью — отчитался Фогельзанг и о состоянии
своих финансов, несмотря на огромные расходы, по-прежнему более чем
удовлетворительном.
Обсуждение планов и стратегии дало понять Рейневану, что от
нападения и войны их отделяют действительно только недели. Тройка из
Фогельзанга была абсолютно уверена, что гуситы ударят на Силезию с наступлением
весны. Урбан Горн не подтверждал и не возражал, скорее был таинственным. Когда
Рейневан нажал на него, он слегка приподнял уголок тайны. То, что Прокоп ударит
на Силезию, отметил он, более чем вероятно.
— Силезцы и клодичане трижды нападали на районы Броумова и
Находа: в двадцать первом, двадцать пятом и в этом году, в августе, сразу после
таховской виктории. Зверства, которые они тогда чинили, жаждут столь же
жестокого возмездия. Епископа Вроцлава и Путу из Частоловиц следует проучить.
Поэтому Прокоп преподаст им урок, да такой, что они сто лет не забудут. Это
необходимо для повышения морали армии и народа.
— Ага!
— Это не все. Силезцы так плотно замкнули экономическую
блокаду, что практически уничтожили торговлю. Эффективно закрывают пути для
товаров из Польши, блокада слишком дорого обходится Чехии, и если затянется
надолго, то может стоить Чехии жизни. Паписты и сторонники Люксембуржца не
могут победить гуситов оружием, на полях боев терпят поражение за поражением.
Зато на поле хозяйственной войны начинают побеждать, наносят гуситам
чувствительные удары. Так продолжаться не может. Блокаду необходимо сломать. И
Прокоп ее сломает. При случае, если удастся, переломив хребет Силезии. С
хрустом. Так, чтобы покалечить на сто лет.
— И только в этом все дело? — разочарованно спросил
Рейневан. — Только в этом? А миссия? А долг? А несение истинного слова Божия? А
борьба за истинную апостольскую веру? За идеалы? За общественную
справедливость? За новый лучший мир?
— Ну конечно! — Горн приподнял голову, улыбнулся уголками
губ. — И за это тоже. О новом лучшем мире и истинной вере даже упоминать нет смысла.
Настолько это очевидно. Поэтому я и не упомянул.
— Нападение на Силезию, — заговорил он, прервав долгую и
тягостную тишину, — решено, сверх каких-либо сомнений оно случится весной.
Единственное, чего я все еще не знаю, это направления, с которого Прокоп
ударит. Где вступит: через Левинский Перевал? Через Междулесские Ворота? От
Ландесхута? А может, войдет со стороны Лужиц, для начала проучив Шесть Городов?
Этого я не знаю. А хотел бы знать. Куда, черт побери, делся Тибальд Раабе?
Тибальд Раабе вернулся двенадцатого декабря, в пятницу перед
третьей неделей адвента. Ожидаемых Горном сведений не привез, а привез сплетни.
В Кракове на святого Анджея королева Сонка родила польскому королю Ягелле
третьего сына, нареченного Казимиром.
