Ведьмы придали торжеству блеск еще и тем, что притащили с
собой два большущих чана бигоса. Отличного бигоса. Определение «отличный» было
здесь, впрочем, совершенно недостаточным, да и само называние «бигос» было
недостаточным и неадекватным. Приготовленное лесными колдуньями блюдо было
истинным гимном во славу тушеной капусты, гимном, распеваемым совместно с
лаудой в честь копченой грудинки и солонины, псалмом во славу дичи и дифирамбом
жирному мясу, мелодичной и полной любви канцоной сушеным грибам, тмину и перцу.
Исключительно точно всей этой поэзии соответствовала привезенная
Малевольтом полынная водка. Прозаичная, но эффективная.
Зима, уже и в декабре ядреная, лишь после Circumcisio Domini
показала, на что способна. Бураны набрали силу, несколько суток не прекращая
валило днем и ночью. Потом небо прояснилось, из-за туч пробилось бледное
солнце. И ударил мороз. Он прихватил с такой силой, что мир, казалось,
застонал. И замерз, окоченев.
Мороз был такой, что, даже выходя по нужде или по дрова,
можно было крепко обморозиться. На Горна и Тибальда, которые на Трех Царей
решили выехать, смотрели как на сумасшедших. Но Горн и Тибальд выехали. Им было
необходимо.
Был год 1428-й.
Урбан Горн вернулся восемнадцатого января. Будоражащая
весть, которую он привез, вырвала компанию из сонной зимней апатии.
На князя Яна Зембицкого совершили покушение. На Трех Царей,
в день Откровения Господня. Когда князь после мессы выходил из церкви,
покушавшийся пробился сквозь стражу и кинулся на него со стилетом. Ян уцелел
исключительно благодаря самоотверженности двух своих рыцарей: Тимотия Фон
Рисина и Ульрика фон Сейфферсдорфа, которые заслонили его собственными телами.
Рисину даже достался предназначенный князю удар, этим воспользовались другие,
обезоружившие нападавшего. Им оказался не кто иной, как Гельфрад фон Стерча,
рыцарь, несколько лет пропадавший где-то в чужих краях, которого все, в том
числе и собственный род, считали мертвым.
Слух о событии мгновенно облетел Силезию. Мало кто
сомневался относительно мотивов Гельфрада Стерчи, ведь все знали о романе князя
Яна с женой рыцаря, прелестной бургундкой Аделью. Все знали, как беспощадно
князь Ян поступил с бывшей любовницей при окончании романа, все знали, какой
смертью умерла Адель в результате этого поступка. И хотя никто, разумеется,
действий Гельфрада не одобрял и не пытался оправдать, в рыцарских бургах и
заставах проблему обсуждали долго и серьезно. И постарались, чтобы весть о
дискуссиях дошла до Зембиц, И хотя разъяренный князь требовал для покушавшегося
жестокой казни с применением жутких мучений, ему пришлось под влиянием общественного
мнения сбавить тон. За Гельфрада встали не только ближайшие родственники:
Хаугвицы, Баруты и Рахенау, но и все другие владетельные рыцарские роды
Силезии. Гельфрад Стерча, было заявлено, является рыцарем, причем рыцарем
старинного рода, а действовал он в ослеплении, вызванном уроном, нанесенным его
чести, а кто виновен в нанесении урона, известно. Князь Ян взбеленился, но
советники быстро отговорили его от садистской казни. Дни, когда в любой момент
можно ожидать гуситского нападения, заявили они, неподходящее время для того,
чтобы восстанавливать против себя рыцарство. Так что сторону разъяренного князя
держал один лишь, еще более ярый, вроцлавский епископ Конрад, возражал против
тезы оскорбления чести, создавал из всего дела политическую аферу, утверждал,
что Гельфрад Стерча действовал по гуситскому наущению, и требовал для него
жестокой смерти за измену государству, колдовство и еретичество. Стерча, кричал
епископ, действовал из побуждений столь же политических, как и подлец Хрен,
убийца чешинского епископа Пшемыка, поэтому должен быть пален огнем и рван
клещами. Однако силезское рыцарство не хотело и слышать ни о чем подобном,
стояло твердо на своем и победило. Да так, что еще немного — и Гельфрада даже
не сожгли бы, а просто изгнали. Ни на какое более строгое наказание силезские
рыцари не соглашались. Так что, сколько бы ни бесились князь Ян и епископ,
Гельфрад Стерча остался бы в живых, если б не мелкий факт. На суде рыцарь не
только не раскаялся, но и заявил, что никакое изгнание не удержит его от
дальнейших покушений на жизнь князя, что он не уснет, пока не прольет его
вражьей крови. И отказаться от своих слов не пожелал. Против такого dictum у
силезских вельмож уже аргументов не оказалось. Они умыли руки, а Ян Зембицкий с
величайшим удовольствием осудил рыцаря на смерть. Путем отделения головы от
тела мечом. Приговор исполнили быстро, пятнадцатого января, в четверг, перед
вторым воскресеньем после Епифании. Гельфрад Стерча шел на смерть спокойно,
энергично, но без ботинок. С эшафота не произнес ни слова. Только взглянул на
князя Яна и проговорил одну фразу по-латыни.
— Что? — глухо спросил Рейневан. — Что он сказал?
— Hodie mihi, cras tibi.
Рейневан не сумел скрыть подавленности, это слишком
бросалось и в глаза. Чувствуя потребность открыться, освободиться от гнетущего
его груза, он рассказал друзьям все. Об Адели, князе Яне, Гельфраде Стерче. О
мести. Никто не прокомментировал. Кроме Дроссельбарта.
— Говорят, месть — это наслаждение, — заявил тощага. — Но
обычно это бывает наслаждение идиота, упивающегося мечтами о наслаждении.
Только идиот кладет голову на колоду, если может не класть. Hodie mihi, cras
tibi, что сегодня мне, то завтра тебе. У тебя вспыхнули глаза при звуке этих
слов, Рейнмар из Белявы, я заметил это. Знаю, о чем ты думаешь. И прошу об
одном: не будь идиотом, можешь это пообещать? Всем нам?
Рейневан кивнул.
Так же неожиданно и резко, как некогда мороз, нынче
наступило потепление. Истосковавшийся Рейневан оседлал коня и помчался галопом
в Белую Церковь. Галопа было меньше, труднейшего преодоления тающих сугробов —
больше. Поездка отняла несколько часов. А в конечном счете он услышал от
привратницы, что Ютта уехала на свадьбу сестры и находится в Шёнау.
В Шёнау Рейневан поехать не мог. Слишком велик был риск.
Вернулся в Гдземеж в сумерки. А наутро ему пришлось распрощаться с Йоном
Малевольтом, мамуном-анархистом.
— А не остаться ли тебе, с нами, — спросил он мамуна, когда
тот выводил из конюшни свою косматую коняшку. — Не вступить ли с нами в союз?
То, в чем ты помогал Тибальду, имеет естественные последствия. Ты не хотел бы
принять в них участия?
— Нет, Рейневан, не хотел бы.
— Но ведь ты утверждал, что стоишь за революцию, что
поддерживаешь порывы. Что пора изменить старый порядок, сдвинуть с основ глыбу
мира. Оставайся с нами. Мы изменим порядок, а глыбу мира, поверь, крепко
тряханем. В любой момент...
