Силезская линия явно дрогнула, щиты качнулись, копья и
алебарды заколебались. Наемник — Рейневан уже различил баранью голову на его
щите и знал, что это Хаугвиц, — орал, командовал. Песня гудела, громовым
грохотом перекатывалась над полем.
Kristus vam za skody stoji
stokrat vic slibuje!
Pakli kdo pron zivot slozi,
vecny mit bude!
Tent Pan veli se nebati
zahubcu telesnych!
Velit i zyvot slo ziti
pro lasku svych bliznich!
Из-за силезских щитов выглянули арбалеты и пищали, Хаугвиц
орал до хрипоты, запрещал стрелять, приказывал ждать. Это была ошибка.
С подошедших на триста шагов гуситских телег выстрелили
тарасницы, по щитам загрохотал град пуль. Через мгновение с шипением на
силезцев полетела плотная туча болтов.
Повалились убитые, завыли раненые, линия щитов заколебалась,
силезские пехотинцы ответили огнем, но беспорядочным и неприцельным. У стрелков
дрожали руки. Потому что по команде Блеха таборитская рать ускорила шаги, А
потом побежала. С диким ором.
— Не устоят... — В голосе Блажея из Кралуп прозвучало
вначале недоверие, потом надежда. А потом уверенность. Не устоят! С нами Бог!
Хоть это казалось невероятным, силезская линия вдруг
распалась, словно неожиданно сдутая ветром. Бросив щиты и копья, крестьянская
пехота кинулась наутек. Хаугвица, пытавшегося их удержать, повалили вместе с
конем. В сумятице и панике, бросая оружие, прикрывая на бегу головы руками,
силезские крестьяне мчались к пригороду и приречным кустам.
— На них! — ревел Ян Блех. — Гыр на них! Бей!
На Монашьем лугу загудели рога. Видя, что уже самое время,
Пута из Частоловиц поднимал рыцарство. Наклонив копья, тысяча сто железных
конников ринулись в атаку. Земля задрожала.
Блех и Зигмунт из Вранова мгновенно поняли серьезность
положения. По их приказу таборитская пехота тут же сплотилась в закрытого щитами
ежа. Телеги развернули боками, из-за опущенных бортов выглянули зевы хуфниц.
Железная лавина скачущего рыцарства четко перестроилась,
разделилась на три группы. Центральная, под хоругвью епископа, с самим Путой
впереди, должна была клином расщепить и разделить таборитский строй. Две другие
намеревались схватить его словно в клещи: иоанниты Рупрехта справа, зембицкий и
олавский княжичи — слева.
Конники пошли сотрясающим землю галопом. Табориты, хоть в их
охваченных ужасом глазах вырастали салады и железные налобники коней, ответили
смелым ором, из-за щитов выглянули и наклонились сотни глевий, альшписов,
рогатин, вил и гизарм, поднялись сотни алебард, цепов и моргенштернов. Градом
посыпались болты, гукнули пищали и гаковницы, грохотнули и плюнули сечкой хуфницы.
Смертоносный залп перемешал иоаннитов Рупрехта, раня и пугая коней, притормозил
конницу из Зембиц и Олавы. Однако наемники епископа и одетые в металл люди Путы
из Частоловиц не позволили себя придержать, с натиском и грохотом навалились на
чешскую пехоту. Загрохотало железо по железу. Завизжали кони. Закричали и
завыли люди.
— Сейчас! Вперед! — указал буздыганом Прокоп Голый. —
Начинай, Ярослав!
Ему ответил рев сотен глоток. С левого фланга на поле
рванулась конная рать Ярослава из Буковины и Отика из Лозы, а с правого ударили
моравцы Товачовского, поляки Пухалы и дружина Федьки из Острога. За ними
помчался в поле пеший резерв — ужасные станские цепники.
— Гырррр на ниииих!
Они добежали. Над визгом коней и ревом людей взвился громкий
и звучный грохот оружия, дубасящего по латам.
Атаку Отика из Лозы пытались сдержать иоанниты, нимбуржцы
смели их первым же ударом, туники с белыми крестами мгновенно устлали
пропитавшуюся кровью землю. Зембичане мужественно стояли, не только не
отступили под напором, но даже отбросили копейщиков Ярослава из Буковины.
Рыцари и оруженосцы из Олавы тоже храбро выдержали напор атаки Добека Пухалы и
Товачовского, но не сдержали сыплющихся на них ударов польских и моравских
мечей, заколебались. А когда увидели, как Пухала страшным ударом топора
раскроил голову Типранда де Рено, командира наемников, надломились. Закачался и
словно стекло лопнул весь левый фланг. Пута из Частоловиц увидел это. И хоть
был завязан боем с пехотой, хоть был забрызган кровью, мгновенно заметил и понял
угрозу. А когда, поднявшись на стременах, увидел обходящую его справа конницу
Ярослава из Буковины, тогда заметил продирающихся к нему латников Отика из Лозы
и мчащуюся на помощь орду ценников, понял, что проиграл. Уже охрипшим голосом
выкрикивая команды, развернулся, чтобы увидеть, как бегут епископские наемники,
как бежит с поля боя гофмейстер Вавжинец фон Рограу, как бежит Гинче фон
Боршнитц, как убегает Николай Зейдлиц, отмуховский бургграф. Как разбегается
разбитое рыцарство из Зембиц. Как под напором моравцев и поляков показывает тыл
разреженная Олава. Как погибает командор Дитмар де Альзей, как, видя это,
кидаются бежать недобитые иоанниты, как безжалостно рубят их конники Отика из
Лозы. Как зацепленный крюком гизармы падает с коня юный оруженосец Ян Четтерванг,
сын клодзкского патриция. Которому он, Пута из Частоловиц, клодзкский староста,
поклялся, что в бою будет охранять единственного сына.
— Ко мне! — рявкнул он. — Ко мне, Клодзк!
Но крик криком, а бой и армия распоряжаются своими законами.
Пока по его призыву клодзкское рыцарство и остатки наемников оказывали гуситам
яростное, но уже бесполезное сопротивление, Пута из Частоловиц развернул коня и
сбежал. Такова была нужда, так надо было. Необходимо было спасать Нису — все
еще крепко вооруженную и способную сопротивляться епископскую столицу. Надо
было спасать Силезию. Клодзкскую землю.
И собственную шкуру.
Находясь уже совсем близко от рва, городских стен и
Таможенных ворот, безжалостно принуждаемый к галопу конь Путы изорвал в клочья
брошенную, втоптанную в весеннюю грязь епископскую хоругвь. Черных орлов и
красные лилии.
Так — сокрушительным ударом и очередным триумфом Прокопа
Великого — закончилась битва под Нисой, проходящая на Монашьем поле и в его
околицах назавтра после святой Гертруды лета Господня 1428-го.
Потом все было как обычно. Упоенные победой толпы гуситов
принялись дорезать раненых и обдирать убитых. Последних насчитали около тысячи,
но Рейневан уже во время ужина услышал песенку, доведшую результат до трех
тысяч. В сумерки песенка удлинилась еще на два куплета, а количество убитых
увеличилось на следующие две тысячи.
