Теперь пришла очередь торжествующих чехов выкрикивать под
стенами Нисы оскорбления, угрозы, насмешки и разные мерзости о папе, а
защитникам досталось сидеть как мышам под метлой. Был сожжен пригород, не
пощадили ни одной халупы, но город не атаковали. Прокоп ограничился обстрелом
из бомбард, впрочем, не очень интенсивным, а проповедник Маркольт организовал у
стен вечернее шествие с факелами и насаженными на острия пик головами полегших.
Наутро, прежде чем закончили загружать добычу на телеги, к
Горну и Рейневану явился Фогельзанг в лице сбежавшего из города Дроссельбарта.
Незамедлительно отправились к Прокопу. Ниса, доложил Дроссельбарт, хорошо
готова к обороне, Пута владеет ситуацией, поддерживает железную дисциплину, в
зародыше душит любые проявления паники и пораженчества. У него достаточно сил и
средств, чтобы в случае осады эффективно и долго оборонять город даже после
того, как сбежали епископ и княжичи.
— Пока вы здесь устраивали парады с трупьими головами на
пиках, — довольно нагло сообщил тощага, — епископ сбежал через Вроцлавские
ворота. Не отстали от него князья Рупрехт, Людвик Олавский и Ян Зембицкий.
Прокоп Голый не прокомментировал, только вопросительно глядел.
Дроссельбарт понял без слов.
— О Рупрехте, — заявил он, — вы можете временно забыть, он
будет бежать аж до Хойнова, на вашем пути уже не встанет. Если хотите знать мое
мнение, вот-вот удерет также и его дядюшка. Людвик Бжеский, Людвик, как вы
наверняка заметили, в бою участия не принимал, даже не двинулся от Бжега, хоть
епископ лаялся. У него немалая сила, что-то около ста копий конников. А боя
избегает. Или трусит, или... относительно этого ходят другие слухи... Говорить?
— Слушаю. — Прокоп задумчиво поигрывал кончиком уса. — Я
внимательно слушаю.
— Жена Людвика Бжеского, Эльжбета, является, как вы знаете,
дочерью бранденбургского курфюрста Фридерика. Курфюрст договаривается с
польским королем Ягеллой, сватает к его дочери сына. Знает, что польский король
тайно благоволит чехам, поэтому, чтобы его не раздражать и не подпортить шансов
на марьяж с Польшей, курфюрст через дочь воздействует на князя Людвика, чтобы
тот избегал...
— Достаточно. — Прокоп отпустил ус. — Какие-то глупости,
жаль время тратить. Но подкармливайте эти слухи, подкармливайте. Пусть кружат.
Что скажете о Яне Зембицком? И о юном князе Олавы?
— Прежде чем они сбежали из Нисы, был скандал. Между ними
двумя и Путой из Частоловиц. Не секрет, в чем дело. Оба хотят спасти свои
княжества. Короче говоря, хотят договориться. Откупиться.
— Тех, кто с нами связывается, — медленно сказал Прокоп, —
Люксембуржец грозит лишить жизни, чести и имущества. Церковь для коллекции
добавляет проклятие. Они забыли об этом? Или считают угрозы пустышками?
— Люксембуржец далеко, — пожал плечами Дроссельбарт. — Очень
далеко. Слишком далеко для короля. Король обязан защищать подданных. А что
делает Зигмунт? Сидит в Буде. В стычке с Путой князья воспользовались этим
аргументом не один раз.
— Каково ваше мнение? — поднял голову Прокоп Голый. — Горн?
Белява?
— Ян Зембицкий — предатель, — поспешно выпалил Рейневан. —
Завравшийся мерзавец! Сбежал из Нисы, предал и оставил одного Путу, своего
будущего тестя. Он предает Люксембуржца, хочет договориться с нами, потому что
сегодня ему так выгоднее. Завтра он ради выгоды предаст нас!
Прокоп долго смотрел на него, наконец сказал:
— Я полагаю, что Ян Зембицкий и Людвик Олавский в
нерешительности, что они колеблются, что не знают, как подойти к нам. Облегчим
им задачу, сделав первый шаг. Если они действительно хотят вести переговоры, то
ухватятся за возможность обеими руками. Поедете в Зембицы и Олаву, передадите
предложение. Если они заплатят пожоговые и воздержатся от вооруженных действий,
я пощажу их княжества. Если не заплатят или договор нарушат, то и за сто лет не
поднимутся из развалин и пепелищ. Поедете немедленно, Горн и брат Дроссельбарт.
— А я? — спросил Рейневан. — Я — нет?
— Ты — нет, — спокойно ответил Прокоп. — Ты что-то слишком
уж возбуждаешься. Я чувствую в этом что-то личное, какую-то злость, какую-то
личную месть. Мы в этой кампании реализуем высшие цели и идеи. Несем истинное
слово Божие. Жжем церкви, в которых вместо Бога почитают римского антихриста.
Караем продавшихся Риму прелатов, притеснителей и угнетателей народа. Караем
жаждущих славянской крови немцев. Но кроме высоких идей, есть у нас и
практические интересы. Урожай был скверный, кроме того, мы начинаем ощущать
результаты блокады. Стрых
[218]
овса стоит в Праге четыре
гроша, Рейнмар, четыре гроша! Чехам грозит голод. Мы отправились в Силезию за
добычей и трофеями. За деньгами. Если я могу получить деньги без боев и
человеческих жертв, тем лучше, тем больше выгода. Договоры и союзы, запомни,
это столь же хороший способ ведения войны, как и обстрел из бомбард. Ты это
понимаешь?
— Понимаю.
— Прекрасно. Но я все равно подожду, пока это отстоится в
твоей душе. А пока в Зембицы и Олаву пойдут Горн и Дроссельбарт. Без тебя. Для
тебя у меня есть другое задание...
На следующий день, в субботу перед воскресеньем Judica
[219]
, которую в Силезии называют Белой, а в Чехии Смертной,
Прокоп начал переговоры с Путой из Частоловиц относительно откупных за взятых в
бою пленников. В это время Ярослав из Буковины и Зигмунт из Вранова спалили
Отмухов и Пачков, украсив небо двумя могучими, видимыми издалека столбами дыма.
Отик из Лозы, Змрзлик и Товачовский тоже не бездействовали — спалили Виднаву и
захватили замок Яворник. Не сплоховал Пухала, тщательно и методично сжигавший
епископские деревни и фольварки.
Однако Прокоп нашел время для Рейневана. Оторвался от
переговоров, чтобы попрощаться. И дать последние указания.
— Твое задание имеет первостепенное значение для кампании.
Сейчас, с глазу на глаз, я говорю тебе: оно гораздо важнее, чем соглашения,
заключаемые Горном и Дроссельбартом. Я говорю это тебе, так как вижу, что ты
все еще дуешься на меня за то, что я не послал тебя с ними. Повторяю: ты
получаешь задание стократ более важное. И не скрываю: во сто раз более трудное.
— Я выполню его, брат Прокоп, — поклялся Рейневан. — Во
славу Чаши.
— Во славу Чаши, — повторил с нажимом Прокоп Голый. —
Хорошо, что ты так это понимаешь. И что понимаешь, сколь крепко ты связан с
делом Чаши. Как и то, что только с нами ты отомстишь за брата и нанесенные тебе
папистами обиды. Только таким, никаким иным образом ты не сможешь это сделать.
Помни!
— Буду помнить!
— Поезжай с Богом.
