— О вы, грешники и паршивцы. Надвигается ваш конец, —
воодушевленно читал он. — Я терпелив, но если вы с Римом, с этой вавилонской
бестией не порвете, то прокляну я вас вместе с Отцом моим и ангелами моими на
веки веков. Ниспошлю на вас град, огнь, молнии и бури, дабы погибли ваши труды,
и изведу ваши виноградники, и заберу у вас всех овец ваших. Буду карать вас
скверным воздухом, наведу на вас великую нужду. Запрещаю отдавать десятину
негодным папистам, пресвитерам и епископам, слугам антихристовым; запрещаю
слушать их. А кто отступит, тот не узрит жизни вечной, а в доме его народятся
дети слепые, глухие и пархатые...
Слушатели крестились с искривленными ужасом лицами. Шарлей
ругался себе под нос. Самсон спокойно молчал и прикидывался идиотом. Рейневан
вздыхал, но уже ничего не предпринимал и ничего не говорил.
Долина Белой вывела их прямо в Клодзкскую Котловину. На
отдых они остановились в корчме у селения Желязно. Обилие строений и корчем не
удивляло; они двигались по торговому пути, которым особенно любили пользоваться
купцы, желавшие по дороге в Чехию обойти клодзкские мыта
[222] и
таможенные пункты. Учитывая значительною высоту Крутвальдского перевала, дорога
была слишком тяжела для нагруженных телег, но купцы, странствующие налегке,
часто выбирали именно эту дорогу. Компания избрала ее по другим причинам.
В корчме в Желязне, кроме купцов, путников и привычных в
последнее время военных беженцев, задержалась группа вагантов, комедиантов и
веселых жаков, создававших много шума и замешательства. Жехорс и Бисклаврет,
конечно, не выдержали. Искушение было слишком велико. После того, как были
рассказаны несколько весьма сальных анекдотов относительно папы, вроцлавского
епископа и вообще клира, началась игра в политические загадки.
— Римская курия овечек пасет? — вопрошал Жехорс.
— Потому что с них, шерсть стрижет! — хором отвечали ваганты,
колотя кружками по столу.
— А теперь внимание! — кричал Бисклаврет. — О римской
иерархии. Кто угадает? Virtus, ecctesia, clerus, diabolus! Cessat, calcatur,
errat, regnat!
— Добродетель гибнет! — Жаки быстро соединяли слова в пары.
— Церковь давит! Клир блудит! Дьявол правит!
Корчмарь крутил головой, несколько купцов демонстративно
отвернулись спинами. Явно не нравилась вагантская потеха и пятерым одетым в
коричневое странникам за соседним столом. Особенно одному из них, субъекту с
кожей темной как у цыгана.
— Тихо, вы! — наконец потребовал темный. — Тихо, вы не одни
в доме! Поговорить невозможно из-за вашего крика!
— Ого! — ответили ваганты. — Гляньте-ка! Диспутант нашелся!
Кто б подумал!
— Заткнитесь, сказал я! — не сдавался темный. — Довольно
озоровать.
Ваганты заглушили его свистом и поддельными звуками ветров.
Но забавляться продолжали уже немного потише, по меньшей мере на несколько
тонов ниже. Возможно, поэтому как раз и произошло то, что произошло. Слух
Рейневана больше не приглушал смех, вызванный глуповатыми анекдотами о папах,
антипапах, епископах и приорах, а сам Рейневан начал прислушиваться к другим
звукам и голосам. Он и сам не знал, когда из бестолковщины и хаоса выловил
нечто иное, а именно обрывки разговоров тех пяти бурых путников. Что-то было в
их беседе, что-то такое, что привлекло его слух, какое-то слово, порядок слов,
фраза. Может, имя? Сам не зная почему, Рейневан смочил палец в вине и начертал
на столе знак Супирре, применяемый для подслушивания. Поймав на себе удивленный
взгляд Самсона, Рейневан сухим пальцем повторил знак, нарочно выйдя за пределы
линии, увеличивая его. И сразу же стал слышать четче.
— Можно узнать, — мягко проговорил Самсон, прекращая
стругать веточку, — что ты задумал?
— Пожалуйста, не мешай. — Рейневан сосредоточился. —
Супирре, spe, vero. Aures quia audiunt
[223]
. Супирре, spe,
vero.
Он начал слышать каждое слово, прежде чем прозвучало
заклинание.
— Чтоб я сдох, если вру, — говорил тип с темным лицом. —
Такой фигуры я ни у одной бабы не видел. Никогда, Груди, как у святой Цецилии
на картине в церкви, а твердые, прямо мраморные, когда она навзничь лежала, они
торчали. Неудивительно, что князь Ян так сдурел от той французицы.
— Но потом поумнел, — фыркнул другой. — И отделался от нее.
Приказал в яме запереть.
— За что да вознаградит его Бог, — захохотал темный. — Иначе
не было бы нам дано попользоваться ею. А было, говорю вам, такое пользование,
что ого-го. Мы там, в зембицком закутке, кажную ночь собирались... И кажную
ночь ее сообча... Защищалась она, говорю вам, так яро, не раз морды нам не хуже
кошки исцарапывала... Но из-за этого утеха еще лучшее была.
— И не боялись? Что заколдует, сглазит? Говорили, мол,
бургундская ведьма с дьяволом в сговоре. Вроде бы сам каменецкий аббат
сказал...
— И верно, — признался темный, — не совру, вначале
побаивалися мы. Но охота победила, хе, хе. Что, часто вам случается драть
красотку, которую прежде сам милостивый князь Ян Зембицкий на атласах крутил?
Кроме того, нас успокоили те тюремные прислуги, мол, они уж три года как
насильно трахают всех молодок, которые туды попадают, а уж с обвинением в
чародействе — боле всего. Трахают их как хотят. И никому ничего не было.
Перебирают с этими чарами-то.
— А поп на исповеди?
— А что мне поп? Я вам правду толкую, не видели вы ее, ту
Адельку, значит. Увидели бы, догола раздетую, мигом бы у вас страхи улетели. В
которую-то ночь мы ее...
Того, что случилось в которую-то ночь, компаньоны темного
уже никогда не смогли узнать. Рейневан начал действовать как в трансе, почти
бессознательно. Встал, как двинутый пружиной, подскочил, с размаха саданул
болтуна кулаком по лицу. Хрустнул нос, брызнула кровь, Рейневан качнулся в
бедрах, ударил еще раз. Получивший удар взвыл, взвыл так душераздирающе и
жутко, что корчма замерла. Люди начали пробираться к дверям. Спутники воющего
вскочили, но стояли словно окаменев. А когда получивший третий раз темный
свалился с лавки на пол, сбежали. Бисклаврет и Жехорс вытолкали к выходу жаков
и вагантов, Шарлей придержал подбегающего корчмаря. Девка-прислужница принялась
тонко кричать.
