Как войско Табора, так и армию сирот всегда в походах
сопровождали женщины, в основном занимающиеся снабжением и кухней, порой уходом
за ранеными и больными. Женщины, как правило, вдовы, брали с собой детей. Из
подросших ребят со временем образовывались характерные для гуситских армии
подразделения: подростковые отряды. Поглощая в маршах сельских пастухов и
городских уличных мальчишек, эти отрядики быстро росли. Быстро также стали
армейскими талисманами и любимчиками, цацками, которых баловали и опекали все.
Почувствовав свой статус и преимущества, любимые мальчишечки обнаглели жутко.
Гуситская пропаганда, делая из них «Божьих детей нового порядка», прививала и
подпитывала в мальчишках фанатизм и жестокость, и зерно такое — как у каждого
ребенка — падало на невероятно благодатную почву. Веселое стадко именовали
пращничками, потому что в основном их вооружали пращами и рогатками, оружием
сорванцов и пастухов. Однако Рейневан никогда не видел, чтобы пращнички
использовали оружие в бою. Да и вообще воевали. Зато он видел мальчишечек при
других обстоятельствах. После битвы под Усти Божьи дети выкалывали поверженным
саксонцам глаза, тыкая заостренными прутиками в щели шлемов. Теперь, недавно, в
Глухолазах, под Нисой, Барде, во Франкенштайне и в Златорые раненых избивали,
пинали, колотили камнями, калечили, поливали кипятком и кипящим молоком.
— Что это? — сурово спросил Крейчиж, указывая на кубок, из
которого отхлебывал Жехорс. — Нарушаешь закон, брат? Ищешь наказания? Добыча
должна быть положена в общую кадку! Кто задержит хотя бы крошку, тот будет
наказан! В соответствии с буквой Священного Писания! Ахал, сын Зары из колена
Иудина, взявший из добычи, положенной Богу, плащ и укравший золото, сожжен был
огнем и побит камнями в долине Ахор!
— Но зто же всего лишь посеребренная латунь... — буркнул
Жехорс. — Ну ладно, отдадим, берите.
— А это? — проповедник вырвал из руки Самсона книгу. — Это
что? Не знаешь, брат, что, наступает Новая Эра? Что в Новой Эре будут не нужны
книги и писания никакие, ибо закон Божий будет выписан в сердцах? А старый мир
— да горит он огнем!
Книга с польской фразой 1231 года полетела в костер. — Да
сгинет старый мир! А его лживая мудрость вместе с ним! Прочь! Прочь! Прочь!
При каждом восклицании в пламя летела книга. Полетел в огонь
какой-то «Tractatus... », какой-то «Odex... » и какая-то «Cronica sive gesta...
». Самсон стоял, опустив руки, и улыбался. Рейневану очень не нравилась его
улыбка. Крейчиж же, отряхнул руки от пыли, вырвал у одного из мальчишек
окованную и украшенную кнопками векеру, осмотрелся, вошел в боковой неф. Увидел
картину «Культ ребенка».
— Новая Эра! — рявкнул он. — Бросит человек кротам и летучим
мышам серебряных своих идолов и золотых своих идолов. Бог сказал: отвернитесь
от своих идолов и от всех своих отвратностей отвернитесь. — Потом он
размахнулся, палица с треском разбила раскрашенную доску. Один из подростков
глуповато засмеялся. — Не делай себе кумира и никакого, — рычал проповедник,
колотя векерой по очередным картинкам, — изображения того, что на небе вверху и
что на земле внизу, и что в воде ниже земли.
Разлетелось в щепы «Изгнание из Рая», упал со стены разбитый
триптих «Благовещенья», разбилось об пол «Поклонение трех царей», превратилась
в щепки «Святая Ядвига», светозарная и туманная, словно из-под кисти Мэтра из
Флемалье
[261]
. Крейчиж дубасил так, что даже эхо шло по
церкви. В бешенстве исколотил настенные росписи, изувечил личики херувимов на
фризе пилястра. И тут увидел скульптуру. Раскрашенную деревянную фигуру. Ее
увидели все. И замерли.
Она стояла, слегка наклонив голову. Придерживая маленькими
руками драпирующую одежду, каждая вырезанная складка которой воспевала
искусство резчика. Слегка перегнувшись, легко, но гордо, словно желая показать
увеличенный живот, беременная Мадонна смотрела на них филигранно вырезанными и
покрашенными глазами, а в глазах этих были Gratia
[262]
и Agape
[263]
. Беременная Мадонна улыбалась, и в этой улыбке художник
выразил величие, славу, надежду, ясность мира после темной ночи. И слова magnificat
anima mea Dominum, произнесенные тихо и с любовью.
Magnificat anima mea Dominum.
Et omnia quae intra те sunt...
[264]
— Никаких фигур! — зарычал Крейчиж, вздымая векеру. —
Никаких скульптур! Покараю идолов Вавилона!
Никто не знал, каким образом Самсон вдруг оказался перед
фигурой, между нею и проповедником. Но он оказался там и был там, перекрывая
доступ к ней распростертыми крестом руками. Что он делает, подумал Рейневан,
видя испуганную мину Таулера и застывшее в гримасе отчаяния лицо Шарлея. Что он
такое делает? Идти против проповедника сирот — это самоубийство... Впрочем,
Крейчиж в принципе прав... В Новой Эре не будут поклоняться ни идолам, ни
скульптурам, не станут бить перед ними челом. Рисковать ради какой-то фигуры,
выструганной из ствола липы? Самсон...
Проповедник попятился на шаг, пораженный. Но быстро остыл.
— Божка заслоняешь? Идола оберегаешь? Насмехаешься над
словами Библии, богохульник?
— Уничтожь что-нибудь другое, — спокойно ответил Самсон. —
Это нельзя.
— Нельзя? Нельзя? — У Крейчижа пена выступила на губах. — Я
тебя... Я тебя... Вперед, дети! На него! Бей!
Мгновенно, моментально рядом с Самсоном встал Шарлей, рядом
с Шарлем — Таулер, рядом с ними Дроссельбарт, Жехорс и Бисклаврет. И Рейневан.
Сам не зная, как и зачем. Но встал рядом. Заслонял. Самсона. И скульптуру.
— Так? Значит, так, еретики? — взвизгнул Крейчиж. —
Идолопоклонники! А ну, дети! На них!
— Стоять, — раздался от притвора звучный и властный голос. —
Стоять, сказал я.
Вместе с Прокопом Голым в церковь вошли Краловец, Прокоупек,
Ярослав из Буковины, Урбан Горн. Их шаги, когда они шли по нефу, гудели и
звенели, пробуждали грозное эхо. Факелы отбрасывали зловещие тени.
Прокоп подошел, быстрым и суровым взглядом осмотрел и оценил
ситуацию. Под его взглядом пращнички опустили головы, напрасно пытаясь
спрятаться за полами рясы Крейчижа.
— А потому что, брат, так... — забормотал проповедник. — Эти
вот... вот они, эти...
Прокоп Голый прервал его жестом. Вполне решительным.
— Брат Белява, брат Дроссельбарт. — Таким же жестом он
призвал обоих. — Пойдемте, я должен перед походом обсудить некоторые вопросы. А
ты, брат Крейчиж... Уйди. Уйди и...
Он остановился, взглянул на скульптуру.
