Часть нимбуржцев, конечно, сбежала, пытаясь — по примеру
крестьян — найти защиту среди халуп, клетей и заборчиков. И началась сечь. Их
порубили во время бегства. Остальных окружили на телеге и вокруг нее. Пошла
рубка. Беренгар Таулер был одним из первых павших. Остальные табориты бились
как дьяволы. Вместе с ними Рейневан, Шарлей, Жехорс и Самсон, опустошавший ряды
противников своим гёдендагом. Однако дело было совсем скверно, они не выдержали
бы, если б не вылетевшие из-за хат кумаши. Бой отдалился от телеги, перенесся
ближе к краям площади, превратился в конные гонки и поединки.
— Там... — ахнул Жexopc, вылезая из-под телеги и всовывая
Рейневану в руки арбалет. — Видишь его? Того, на серой лошади, с туром на щите?
Это командир... У меня перебита рука... Стреляй, Рейнмар...
Рейневан схватил арбалет, для верности подбежал ближе,
выстрелил. Болт с громким звоном отразился от утолщенного наплечника. А рыцарь
обратил на него внимание. Заорал в глубине забрала, мечом указал на Рейневана
второму коннику, оба подскочили к нему на всем скаку.
Шарлей схватил с земли пищаль — без фитиля. Самсон заметил
это, ловко бросил ему головешку из разметанного копытами костра. Демерит так же
прытко и ловко поймал тлеющее полено, развернулся, прицелился из-под мышки. В
цинтлохе
[265]
, к счастью, еще оставался порох, гукнуло, из
дула рванул огонь и дым, нападающий конник вылетел из седла, словно из пращи,
прямо под копыта коней, преследующих мадьяр. Другой рыцарь, тот, что с туром в
гербе, навис над Рейневаном с мечом, поднятым для удара, неожиданно напрягся,
выпустил меч и трензель — это один из нимбуржцев угодил ему сулицей под мышку.
Второй подбежал с цепом, саданул так, что загудело, из-под разваленного как
сухой стручок армета хлынула кровь.
— Ну, дали мы им! — повторял тележный гейтман, покачиваясь
на ногах и отирая с лица текущую с шевелюры кровь. — Дали мы... Им...
На площади торжествующе орали венгры. Уносящих ноги силезских
рыцарей никто не преследовал. Посмурнело.
Убитых силезцев было четверо. Гуситов полегло пятеро,
раненых было в два раза больше. Прежде чем трупы вынесли за оградки к березовой
роще, один из раненых умер. Понадобилась большая яма.
Беренгар Таулер. Дроссельбарт из Фогельзанга. Генрик Барут,
идущий черный тур. Кристиан Дер, Trois roses со львом, какой-то конный стрелок.
Какой-то оруженосец. Какой-то Адамец, какой-то Збожил, какой-то Рачек, которых
напрасно будут ожидать дома какая-нибудь Адамецова и какая-нибудь Рачкова.
— Дайте мне заступ, — сказал в тишине Самсон Медок. — Я буду
копать.
Он вбил заступ в землю, крепко нажал ногой и отбросил ком
земли.
— Я буду копать в порядке покаяния. Ибо виноват! Iniquitates
mea supergressae sunt caput meum!
[266]
Пошел на войну! Из
любопытства! Я мог удержать других и не удержал. Я мог поучать. Мог
манипулировать. Мог хватануть кого следует по заднице! Мог, наконец, наплевав
на все, сидеть в Подскалье с Маркетой, мог вместе с ней молчать и смотреть, как
течет Влтава. А я отправился на войну. Из самых низких побуждений: из-за
любопытности самой войны и любопытства, присущего человеческой натуре. Поэтому
я виновен в смерти тех, которые здесь лежат. Виновен буду в тех смертях и тех
несчастьях, которые только еще наступят. Поэтому, курва, я буду копать эту
могилу. Из этой ямы, de profundis, clamo ad te, Domine из глубины взываю к
Тебе, Господи...
[267]
Miserere mei Deus, помилуй меня, Боже, по
великой милости твоей и по множеству щедрот твоих изгладь 6еззазкония мои.
Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня. Ибо
беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною
[268].
С третьей фразы он уже говорил не один. Другие копали тоже.
Дзержка задремала, разбудили ее повышенные голоса. Она
подняла голову, пощупала вокруг себя руками, почувствовала под пальцами
предплечье Эленчи. Девушка дернула головой, сухо закашляла.
— Есть известия, — говорил стоящий внутри круга
францисканец. Ряса у него была подобрана, на ногах вместо сандалий
кавалерийские ботинки, было видно, что он примчался прямо из Сьрёды, из
монастыря. — Есть сведения от наших братьев, любинских духаков.
— Говори, фратер.
— Гуситы напали на Хойнов. В субботу перед воскресеньем Jubilate
[269].
— Пять дней тому назад, — быстро подсчитал кто-то. — Будь
милостив, Христос.
— А князь Рупрехт?
— Еще до наступления сбежал с рыцарями в Любин. Бросил
Хойнов на погибель.
Длившийся несколько дней обстрел зажигательными снарядами
оказался удивительно продуктивным. Красный петух бушевал на крышах домов, во
многих местах горели также деревянные балкончики на стенах, огонь сгонял с них
защитников эффективнее, чем обстрел из метательных машин, пищалей и тарасниц.
Вынужденные гасить пожары хойновцы не смогли защитить стены, на которые сейчас
взбирались массы гуситов — табориты по обеим сторонам Легницких ворот, сироты
почти по всей длине северной стороны.
Боевой крик и рев неожиданно усилились. Подожженные и
обстреливаемые из бомбарды Легницкие ворота затрещали, одно крыло повисло,
второе рухнуло в фейерверке искр. К воротам с диким ревом кинулась пехота,
цепники Яна Блеха, за ними спешившиеся конники — чехи Змрзлика и Отика из Лозы,
моравцы Товачовского и поляки Пухалы.
Рейневан и Шарлей бежали с ними. На сей раз им никто не
запрещал воевать, совсем наоборот — чтобы принудить хойновцев растянуть
оборону, Прокоп и Краловец приказали взяться за оружие всем, способным его
носить.
За воротами они влетели прямо в огненное жерло пожара —
узкую улочку между пылающими домами. Защитников, которые пытались
сопротивляться в улочке, вырезали мгновенно, остальные сбежали. С севера
выстрелы затихали, а крик нарастал, было ясно, что сироты форсировали стену и
ворвались в глубь города.
Они выбежали на удлиненный рынок, перед ними выросла
каменная глыба церкви. И высокая, окутанная дымом башня. Прежде чем они успели
подумать, башня плюнула в них огнем и железом. Рейневан видел, как снаряды и
болты распахивают землю вокруг, как кругом падают люди. Рев оглушал.
Он опустился на колени. Одному раненому зажал разорванную
болтом шейную артерию. Рядом ползал и выл другой, которому снаряд из хандканоны
оторвал ногу ниже колена. Третий извивался, хлестал кровью из живота. Четвертый
только дергался.
— Вставай, Рейневан! Вперед, к башне!
