Они покинули Олаву перед сумерками, незаметно. Оказалось,
что у Дороты Фабер многочисленные знакомства среди нужных людей. Одежду
предоставил и тайно выйти из госпиталя помог им госпитальный швейцар,
поглядывающий на рыжеволосую куртизанку маслеными глазками. Такой же взгляд был
и у плечистого парня, который повел их в конюшню, помогая Самсону идти. А
помогать было нужно. Впрочем, Рейневан тоже был не в самой лучшей форме. С
беспокойством думал о ждущей их конной поездке.
Дорота и Эленча, как оказалось, подумали об этом. С помощью
швейцара и паренька привязали обоих к седлам ремнями так, чтобы они могли
удержать в седлах более или менее прямое положение, не сползая, не падая. Это
было не очень-то удобно. Однако Рейневан не ныл. У него были основания
полагать, что если их схватит Биркарт Грелленорт, то удобства окажутся еще
менее приятными.
Они покинули город через калитку, расположенную неподалеку
от Бжегских ворот, в юго-восточной части города. Сделать это пришлось не
выбирая, а по необходимости. У Дороты были знакомства среди здешних стражников.
На сей раз красоты или многообещающих улыбок оказалось мало — необходимы были
звонкие аргументы. Долг Рейневана куртизанке быстра увеличивался.
— У тебя могут быть неприятности, — сказал он, когда они
прощались, — Деньги они взяли, но в случае чего выдадут тебя, не сморгнув
глазом. Не хочешь бежать с нами?
— Я управлюсь.
— Наверняка?
— Это всего лишь мужчины. Я умею с ними обращаться.
Поезжайте с Богом. Дай тебе здоровья, Эленча.
— И тебе, госпожа Дорота. Благодарю за все.
Они объехали город с юга. По дорожке меж лозняка добрались
до реки. Нашли брод, переправились на левый берег. Вскоре копыта лошадей
застучали по более твердой земле. Они были на тракте.
— Планы не изменились? — уточнила Эленча, вовсе не плохо,
как оказалось, пользовавшаяся седлом. — Едем туда, куда и должны?
— Да, именно туда.
— Держитесь хорошо?
— Держимся.
— Тогда в путь. Оставим Вроцлавский тракт и поедем на запад.
Быстрее! Надо, пока светло, уехать насколько удастся.
— Эленча.
— Слушаю.
— Благодарю тебя.
— Не благодари.
Майская ночь пахла черемухой.
Сказав, что они держатся, Рейневан солгал Эленче Штетенкрон.
По правде говоря, их — его и Самсона — держали в седлах исключительно ременные
упряжи. И страх перед Грелленортом.
Ночная дорога была настоящей дорогой на Голгофу. Истинным
благом было то, что Рейневан мало что о ней помнил и ассоциировал, его снова
начала трясти лихорадка, что в значительной степени лишило его связи с
окружающим миром.
С Самсоном было не лучше, гигант стонал, ежился и горбился в
седле, словно пьяный покачиваясь над гривой коня. Эленча завела своего коня
между ними, поддерживала обоих. — Эленча?
— Слушаю.
— Три года тому назад, в Счиборовой Порембе... Как тебе
удалось уцелеть?
— Не хочу об этом говорить.
— Дорота говорила, что позже, в декабре, ты пережила резню в
Барде...
— Об этом я тоже говорить не хочу.
— Прости,
— Мне нечего тебе прощать. Держись в седле, пожалуйста.
Выпрямись... Не наклоняйся так. Боже, когда же наконец кончится эта ночь...
— Эленча...
— Твой друг ужасно тяжелый.
— Не знаю... как тебя отблагодарить...
— Знаю, что не знаешь.
— Что с тобой?
— У меня немеют руки... Выпрямись, пожалуйста. И двигайся
вперед.
Они двигались.
Светало.
— Рейнмар?
— Самсон? Я думал, что...
— Я в сознании. В общем-то. Где мы? Далеко еще?
— Не знаю.
— Близко, — бросила Эленча. — Монастырь близко. Я слышу
колокол... Утренняя молитва... Мы приехали...
Голос и слова девушки прибавили им сил, эйфория превозмогла
усталость и температуру. Отделяющее их от цели расстояние они преодолели
быстро, даже не заметив. Выбирающийся из липкой и лохматой серости мир сделался
совершенно нереальным, призрачным, иллюзорным, непонятным, все, что происходило
вокруг, происходило как во сне. Словно из сна были носящиеся в воздухе козодои,
словно из сна был монастырь, как из сна была монастырская калитка, скрежещущая
петлями. Из тумана, как из сна, появилась монахиня-привратница в серой рясе из
грубой фризской шерсти. Словно из иного мира прозвучал ее окрик... И колокол.
Утренняя молитва, колотилось в голове Рейневана, laudes malutine... А где пение?
Почему монашенки не поют? Ах, да, это же Белая Церковь, орден кларисок,
клариски часовые молитвы не распевают, а просто читают их... Ютта... Ютта?
Ютта!
— Рейневан!
— Ютта...
— Что с тобой? В чем дело? Ты ранен? Матерь Божия! Снимите
его с седла... Рейневан!
— Ютта... Я...
— Помогите... Поднимите его... Ах! Что с тобой?
— Рука... Ютта... Уже все... Я могу стоять... Только ноги у
меня ослабли... Позаботьтесь о Самсоне...
— Мы обоих забираем в инфирмерию
[281]. Сейчас,
немедленно. Сестра, помогите...
— Подожди.
Эленча фон Штетенкрон не слезла, ожидала в седле, отвернув
голову. Взглянула на него только тогда, когда он произнес ее имя.
— Ты говорила, что тебе есть куда ехать. Но, может
останешься?
— Нет. Еду сразу.
— Куда? Если я захочу тебя найти...
— Сомневаюсь, чтобы тебе захотелось.
— И все же?
— Скалка под Вроцлавом... — сказала она медленно и как бы с
трудом. — Владения и табун госпожи Дзержки де Вирсинг.
— У Дзержки? — Он не скрыл изумления. — Ты — у Дзержки?
— Прощай, Рейнмар из Белявы. — Она развернула коня. —
Позаботься о себе. А я... Я постараюсь забыть, — сказала она тихо, будучи уже
достаточно далеко от монастырской калитки, чтобы он никоим образом не мог
услышать.
Глава 23
в которой лето года Господня 1428-го, проведенное Рейневаном
в любви и идиллическом блаженстве, проносится как мимолетное мгновение. На этом
так и хотелось бы закончить историю стандартными словами: «А потом они жили
долго и счастливо». Но мало ли, что хотелось бы, если, увы, не получается.
