Рейневан размахнулся как можно сильнее. Острие рогатины с
хрустом врезалось в щель между нагрудником и шорцей, вошло по крюк. Ян
Зембицкий закричал, поперхнулся, кровь изо рта хлынула ему на подбородок и
латы.
— Пощааа... Пооо... Оооооохххх...
Рейневан мгновение боролся с заклинившим оружием. Наконец
вырвал его. Поднял рогатину и ударил. Острие пробило пластину. Князь Ян уже не
мог кричать. Только охнул. И его вырвало. Кровь взлетела на полсажени вверх.
Рейневан нажал ступней на нагрудник, дернул древко, пытаясь
вытащить застрявшее острие.
— Знаешь что, Белява? — сказал стоявший рядом Ян Колда. — Я
думаю, с него уже довольно.
Рейневан отпустил рогатину, с трудом преодолевая спазм
пальцев. Отступил на шаг. Он немного дрожал. Взял себя в руки. Колда протяжно
откашлялся, сплюнул.
— С него довольно, — повторил он. — Вполне достаточно.
— Ну что ж, пожалуй, да, — кивнул головой Рейневан. —
Пожалуй, вполне.
Так погиб и такой эпитафии дождался Ян, князь Зембицкий.
Пяст от Пястов, по прямой линии потомок Семовита и Мешка, кровь от крови и
кость от кости Храброго и Кривоустого. Погиб двадцать седьмого декабря 1428
года, или, как сказал бы летописец: vicesima septima die mensis Decembris Аппо
Domini MCCCCXXVIII. Он погиб в бою под деревушкой Старый Велеслав, в какой-то
миле к западу от Клодзка. Как утверждают некоторые летописцы, он погиб как его
прапра- и что-то там еще — дед, Генрик Благочестивый, pro defensione christiane
fidei et sue gentis
[303]
. Другие говорят, что он погиб по
собственной глупости. Как бы там ни было — погиб. Умер.
А мужская линия зембицких Пястов умерла вместе с ним.
Бой все еще продолжался. Некоторые силезцы, которые не могли
или не хотели убегать, продолжали яростно сопротивляться. Сбившись в кольца,
они отражали яростно атакующих сирот. Некоторые дрались в одиночку. Например,
Йежи Цеттриц, командир вроцлавцев. Под Цеттрицем уже убили двух коней, первого
почти сразу, в начале боя, под вагенбургом, второго — когда он убегал. Убегать
в общем-то было некуда. Без шлема, с окровавленными волосами, Цеттриц, кроме
того, был ранен в ногу, гуситская гизарма ударила его в бедро, продырявив
выкованный в Нюрнберге набедренник. Кровь лилась по пластинам бейгвантов.
Опершись о вербу на меже, Цеттриц покачивался, едва стоял, но мужественно
размахивал полутораручным мечом, отгонял окружающих его атакующих, слишком
настойчивых рубил так, что звенело. Его уже окружало кольцо раненых, когда
кому-то из чехов наконец удалось двинуть его глевией по щеке так, что хрустнули
зубы. Цеттриц покачнулся, но устоял на ногах. Выплюнул кровь на нагрудник,
богохульно выругался. И отогнал нападающих широкими размахами полутораручника,
— Честное слово, господин Цеттриц, — крикнул, подъезжая
шагом, Бразда из Клинштейна. — Может, достаточно?
Йежи Цеттриц сплюнул кровью, взглянул на остжевье на груди
Бразды. Тяжело вздохнул. Схватил меч за клиноки поднял в знак того, что
отдается на его милость. И потерял сознание.
— Бог победил, — утомленным голосом сказал Ян Краловец из
Градка.
— Так хотел Бог, — добавил он без всякого пафоса. — Отсечен
рог Моава и мышца его сокрушена
[304].
— Бог победил! — поднял окровавленный меч Петр Поляк. — Мы
победили, Божьи воины! Кичливое немецкое рыцарство лежит в прахе! Кто теперь нас
удержит?
— Мы отомстили за Кратцау! — крикнул, вытирая кровь с лица,
Матей Салава из Липы. — Бог с нами.
— Бог с нами!
Торжествующий крик тысячи глоток Божьих воинов окончательно,
казалось, развеял полумрак и мглу. Пробиваясь сквозь дым пожаров, вставал и
светлел день. Dies illucescens.
— Я должен ехать, — повторил Рейневан. Всей силой воли он
сжимал зубы, которые почему-то норовили щелкать. — Должен ехать, брат Ян.
— Мы сломали их, — повторил Ян Краловец из Градка. — Отсекли
им рог Моава. Ян Зембицкий убит, Свидница и Вроцлав наполовину перебиты. Теперь
никто нас не задержит. Мы воспользуемся победой. Силезия практически в наших
руках. Ты хочешь мстить? Иди с нами!
— Я должен ехать.
Солнце пробивалось сквозь тучи. День обещал быть холодным.
Двадцать седьмое декабря 1428 года. Понедельник после Рождества Господня.
Краловец тяжело вздохнул.
— Ну что ж, коли должен, то должен. Поезжай с Богом!
На голове повешенного сидела ворона. День, хоть холодный,
был изумительно солнечным, почти совсем безветренным. Повешенный только слегка
покачивался и разворачивался на скрипящей веревке, что, казалось, совершенно не
мешало вороне. Вцепившись когтями в остатки волос трупа, птица методично и
спокойно выклевывало то, что еще можно было выклевать.
На башнях Зембиц блестели в декабрьском солнце черепицы. По
дороге в сторону Гродских ворот тянулась вереница беженцев. Вести о
приближающихся гуситах, видимо, распространились быстро.
Рейневан пошлепал взмыленную от пены шею коня. Шесть миль,
отделяющих Старый Велислав от Зембиц, он преодолел всего за полтора часа. В
результате коня он почти доконал. Последний отрезок пути тот едва шлепал. Да и
то с остановками.
Ворона взмыла с головы повешенного, отлетела, каркая, села
немного повыше, на горизонтальную балку шубеницы.
— Насколько я понимаю, Рейнмар из Белявы?
Задавший вопрос человек появился неведомо откуда. Словно
вырос из-под земли. Он сидел на пегой коняшке. Одет был по-городскому. Лицо
было неприметное, а акцент польский.
— Конечно, Рейнмар из Белявы, — ответил он сам себе. — Я
поджидаю здесь именно вас, господин.
Рейневан вместо того, чтобы ответить, потянулся к мечу.
Человек с неприметным лицом даже не дрогнул.
— Я ожидал, — спокойно сказал он, — без каких-либо злых
намерений. Только для того, чтобы передать сообщение. Важное сообщение. Можно
говорить? Вы, господин, выслушаете спокойно?
Рейневан не собирался подтверждать. Незнакомец это заметил.
Когда он заговорил, голос у него изменился. В нем прозвучали металлические и зловещие
нотки.
— В город тебе ехать незачем, Рейнмар из Белявы. Ты ехал
быстро, не щадя коня. И все же запоздал.
Рейневан пересилил неожиданно охватившее его отчаяние.
Сдержал слабость. Сдержал подскочившее к горлу сердце. Начавшие дрожать руки
укрыл за лукой седла. До боли стиснул зубы.
