— Ну и что? — Он стер жир с подбородка. — Можешь мне что-то
сказать? Передать? Сообщить? Позволь угадать: не можешь.
— Ты угадал.
В черных глазах Флютека проснулись два золотых чертика. Оба
подскочили и кувыркнулись. Как только появились.
— Я преследовал одного типа. — Рейневан сделал вид, что не
заметил. — Почти уже поймал. Но он сбежал у Валентина.
— Вот беда, — равнодушно сказал Неплах. — Ты его хотя бы
узнал? Это тот, кто вступал в заговор с вроцлавским епископом?
— Тот. Так я думаю.
— Но сбежал?
— Сбежал.
— Значит, опять. — Флютек отхлебнул из кубка. — Пропал твой
шанс отомстить. Ну, прямо-таки неудачник ты, неудачник. Ну, никак не награждает
тебя судьба, ну, никак не хочет помочь. Многие давно бы уж отступились,
постоянно сталкиваясь с такими неудачами. Но гляжу я на тебя и вижу, что ты
достойно переносишь свои провалы. Прямо-таки удивительно. И завидно... Но, —
продолжил он, не дождавшись реакции, — у меня для тебя есть хорошая новость.
То, что не удалось тебе, удалось мне. Схватил я мерзавца. Действительно,
неподалеку от церкви Святого Валентина, что однозначно свидетельствует о твоей
искренности. Ты рад, Рейневан? Ты благодарен? Может, настолько, чтобы искренне
поговорить о пятистах гривнах сборщика податей?
— Пощади, Неплах.
— Прости, совсем забыл, ты же о приключении со сборщиком не
знаешь ничего, ты человек невиновный и незнающий. Поэтому вернемся к мерзавцу,
которого я поймал. Представь себе, это ни больше ни меньше, а сам Ян Смижицкий
из Смижиц, гейтман Мельника и Рудниц. Представил себе?
— Представил.
— И что?
— И ничего.
Похоже, чертики кувыркнутся. Но нет, не кувыркнулись.
— Твое донесение об участии Яна из Смижиц в силезском
заговоре, — переждав немного, начал Флютек, — это уже, к сожалению,
прошлогодний снег. Потеряло актуальность. Настало историческое время, творится
многое, каждый день приносит изменения, то, что вчера было важным, сегодня не
имеет значения, а завтра будет стоить меньше собачьего дерьма. Думаю, ты это
понимаешь?
— А как же.
— Это хорошо. Впрочем, в так называемом широком масштабе это
не имеет значения, в конце концов, не все ли равно, за что Смижицкого посадят,
осудят на смерть и обезглавят. За заговор, за предательство, за революцию? Один
хрен. Чему суждено висеть, то не утонет. Твой брат будет отмщен. Ты доволен? Ты
благодарен?
— Умоляю, Неплах, прошу тебя, только не говори о пятистах
гривнах сборщика податей.
Флютек отставил кубок, посмотрел Рейневану прямо в глаза.
— Я не стану о них говорить. Конечно, весьма печально, но
Смижицкий сбежал.
— Что?
— То, что ты слышишь. Смижицкий драпанул. Сбежал из тюрьмы.
Подробностей я пока что не знаю, известно только одно: сбежать ему помогла
любовница, дочка пражского ткача. Дело воистину за сердце берет. Сам посуди.
Рыцарь высокого рода и его метресса, плебейка, ткачева дочка. Она не могла не
знать, что служит для него всего лишь игрушкой, что ничего из этой связи
получиться не может. И все-таки рискнула ради любовника жизнью. Он что, ее любовным
зельем опоил?
— А может, — Рейневан выдержал взгляд, — достаточно
человечности? Глас за спиной, напоминающий: hominemmementote
[35].
— Ты себя хорошо чувствуешь, Рейневан?
— Устал.
— Выпьешь?
— Благодарю, но на пустой желудок...
— Ха. Ценю, доктор. Эй, хозяин! Поди сюда!
В четверг после Рождества Марии, одиннадцатого сентября,
через пять дней после переворота, явился под Прагу Прокоп Голый, победитель под
Таховом и Стжибором. С ним прибыла вся армия, Табор, Сироты, пражане и их
приверженцы, боевые телеги, артиллерия, пехота и кавалерия. Общим счетом этого
было intoto
[36]
двенадцать тысяч вооруженных людей.
И с ними был Шарлей.
Глава 3
в которой Рейневан узнает, что должен остерегаться баб и
дев.
— А знаешь, — сказал Шарлей, — яичница была вполне... Вкус,
правда, немного портил сыр, совершенно не сочетающийся с яйцами. Кто, господи
прости, и зачем добавляет в яичницу тертый сыр? Какая-то чрезмерно разросшаяся
кулинарная фантазия нашей милой хозяйки. Впрочем, зачем брюзжать, главное —
живот набит. А хозяйка, кстати сказать, женщина ничего себе... Формы Юноны,
движения пантеры, в глазах блеск, ха, не исключено, что я сниму у нее комнату и
малость поживу. Я имею в виду зиму, сейчас побуду здесь недолго, потому что
завтра-послезавтра Прокоп прикажет выходить, потянемся, как говорят, под Колин,
отплатить за предательство пану Божку из Милетинка... Эй, Рейнмар, а мы в
нужную сторону идем? Прагу я знаю так себе, но не надо ли идти туда, за
Новоградскую ратушу, в сторону монастыря кармелитов?
— Мы идем через Здераз к пристани у Дровяного Тарга.
Поплывем на лодке.
— По Влтаве?
— Совершенно верно. Я последнее время всегда так делаю. Я же
говорил: работаю в Богуславовой больнице, это недалеко от Франтишка. Чтобы туда
добраться, надо топать через весь город. А это больше получаса хода, а в
торговые дни надо добавить еще и полчаса стоянки в толпе у забитых народом и
телегами ворот Святого Гавла. Лодкой быстрее. И удобнее.
— Поэтому ты купил лодку. — Шарлей кивнул головой с плохо
скрываемой серьезностью. — Вижу, недурно здесь живется медикам. Одеваются
шикарно, живут роскошно, питаются обильно, обслуживают их приятные вдовушки. У
каждого на манер венецианских патрициев собственная гондола. Пошли, пошли, мне
не терпится ее увидеть.
Пришвартованная к набережной широкая плоскодонная лодка ничем,
пожалуй, не походила на венецианскую гондолу, возможно, потому, что служила для
перевозки овощей. Шарлей, не скрыв разочарования, ловко прыгнул на палубу и
уселся между корзинами. Рейневан поздоровался с лодочником. Полгода назад он
вылечил ему ногу, жутко придавленную бортами двух барок, за что ежедневно
курсирующий из Пшар до Бубнов лодочник отплачивал ему бесплатной перевозкой.
Ну, скажем, почти бесплатной — за минувшее полугодие Рейневан сподобился лечить
лодочникову жену и двух его детей. Из шестерых.
Через минуту тяжелый от моркови, репы и капусты плашкоут
отвалил от берега и, глубоко погрузившись, поплыл по течению.
Вода, кроме щепок и сучков, несла множество разноцветных
листьев. Стоял сентябрь. Правда, исключительно теплый.
