Они отдалились от берега, проплыли через водосливную плотину
и быстрину, вокруг которой шустро вились жерехи, преследующие стайки уклеек.
— Среди многочисленных положительных сторон такого плавания,
— быстро заметил Шарлей, — не менее важной является возможность поболтать, не опасаясь,
что кто-нибудь подслушает. Так что можно продолжить вчерашнюю вечернюю беседу.
Вчерашняя беседа началась вечером и затянулась глубоко за
полночь. Касалась она, разумеется, в основном событий последних месяцев — от
таховской битвы до недавнего путча Гинека из Кольштейна и его последствий.
Рейневан пересказал Шарлею все, что неделю назад узнал от Яна из Смижиц. И
рассказал о своих намерениях. Намерений этих, как и следовало ожидать, Шарлей
совершенно не одобрял. Не одобрял их ни вчера, ни сегодня.
— Это неразумно, — повторил он свое мнение. — Совершенное
безумие возвращаться в Силезию и искать возможности отомстить. Если б я не знал
тебя лучше, то подумал бы, что ты нисколько не поумнел за последние два года,
да что уж там, решил бы, что еще больше поглупел. Но ведь все не так. Ты
поумнел, Рейнмар, что доказывает твой поступок со Смижицким. Он был в твоих
руках. И что? Ты отпустил его. Раздосадованный смертью брата, жаждущий реванша,
а выпустил. Потому что, полагаю, заполучив его, ты понял всю бессмысленность
такой мести. Ведь в смерти твоего брата виновен не Смижицкий. Биркарт фон
Грелленорт, хоть, возможно, и убил Петерлина собственноручно, епископ
вроцлавский Конрад, отдавший приказ, тоже не несут ответственности. Ибо
убило-то Петерлина историческое время. Именно историческое время тогда, в 1425
году, привело Амброжа под Радков и Бардо. История, а не жители Кутной Горы,
сбрасывала пойманных гуситов в шахтные стволы. Не Венгрия Люксембуржца, а
история насиловала и резала баб в захваченных Лоунах. И не Жижка, а история
убивала и сжигала живьем людей в Хомутове, Беруне и Чешском Броде. И именно
история убила Генека и Кольштейна. Ты хочешь мстить истории? Бичевать, как царь
Ксеркс батогами хлестал море?
Рейневан покрутил головой. Но молчал.
Подплыли к острову Травник. С левого берега все еще несло
гарью. В мае 1420 года, во время яростных боев с верным королю войском, Малу
Страну подожгли настолько эффективно, что она почти целиком превратилась в
пепелище — и фактически оставалась таковым по сей день. Правда, ее пытались
отстроить, но как-то без сердца и запала. Ведь было бессчетное множество других
забот, история строго следила за тем, чтобы в них не случилось недостатка.
— В свете исторических процессов, — заговорил Шарлей, глядя
на черные останки прибрежных мельниц, — можно принять, что ты уже отомстил за
брата. Ибо идешь по его стопам, продолжаешь дело, которое не докончил он. Как
наследство от брата принял причащение subutraquespecie и стал гуситом.
Петерелин, я знаю, до меня дошли сведения, фактически был верующим утраквистом,
искренне и по убеждению служил делу Чаши. Я говорю об этом, потому что не было
недостатка в таких, которые делали это из других побуждений, порой весьма
грязных и всегда весьма прозаичных. Но, повторяю, это не относится ни к твоему
брату, ни, как мне думается, к тебе. Ведь ты искренне и вдохновенно, без тени
расчетливости, борешься за дело веры, во имя которой твой брат позволил себя
убить.
— Не знаю, как это получается, Шарлей, но в твоих устах
самые возвышенные слова начинают звучать какой-то трактирной шуточкой. Я знаю,
ты не привык уважать святое, но...
— Святое? — прервал демерит. — Рейнмар? Уж не ослышался ли
я?
— Не приписывай мне, пожалуйста, — стиснул губы Рейневан, —
ни вероломства, ни отсутствия собственного мнения. Да, меня сблизил с гуситами
тот факт, что Петерлин погиб ради них, я знаю, каким человеком был мой брат, не
колеблясь встаю на ту сторону, которую выбрал он. Но у меня есть свой ум, свой
собственный. Я все обдумал и рассудил в душе. Комунию с Чашей я принял с полной
убежденностью. Поскольку поддерживаю учение Виклифа, поддерживаю гуситов в
вопросах литургии и интерпретации Библии. Я поддерживаю их мировоззрение и
программу построения общественной справедливости.
— Какой, прости, справедливости?
— Omniasunicommunia, Шарлей! «Все — общее», в этих словах
умещается вся божеская справедливость. Нет великих, нет малых, нет богатых, нет
бедных. Все общее. Коммунизм! Разве это не звучит прекрасно?
— Давненько я не слышал чего-либо столь прекрасно звучащего.
— К чему такой сарказм?
— Не обращай внимания. Продолжай. Чем еще привлекли тебя
виклифисты?
— Я всей душой и сердцем поддерживаю принцип sotaScriptura —
только Писание!
— Ага.
— К Священному Писанию добавлять ничего не надо и
невозможно, Писание достаточно прозрачно, чтобы каждый верующий мог понять его
без комментариев с амвона. Между верующими и богом не требуются посредники.
Пред Создателем все мы равны. Авторитет папы и церковных сановников можно
признавать только в том случае, если он согласуется с волей Всевышнего и
Священным Писанием. Особенное же положение дано священникам для того, чтобы
исполнять обязанности, наложенные Христом и Писанием. Если священники не
справляются с этими обязанностями, если грешат, то имущество и положение у них
следует отобрать.
— О! — оживился Шарлей. — Отобрать? Прекрасно звучит. Такое
звучание мне нравится.
