И вот — quoderatdemonstrandum
[7]
— мир наш
уменьшается и сокращается, ибо еще немного, и все уже окажется на картах, на
портулаках
[8]
и в ротейрос. И неожиданно все окажется близко.
Мир уменьшается, и в нем остается все меньше места для
легенд. Чем дальше отплывают португальские каравеллы, чем больше становится
количество открытых и названных островов, тем меньше остается легенд. То и дело
какая-либо развенчивается, словно дым. И у нас остается все меньше иллюзий. А
когда умирает мечта, то тьма заполняет опустевшее место. В темноте же, особенно
если вдобавок еще и разум уснет, сразу пробуждаются чудовища. Что? Кто-то это
уже сказал? До меня? Милостивый государь, а разве есть что-то такое, чего бы
кто-то уже когда-то не сказал? Однако в горле у меня что-то пересохло... Вы
спрашиваете, не побрезгую ли я пивом? Конечно, нет.
Что вы сказали, благочестивый брат от святого Доминика? Ага,
что пора кончать треп не на тему и вернуться к рассказу? К Рейневану, Шарлею,
Самсону и другим? Истинная правда, брат. Самое время. Так что возвращаюсь.
Наступил год Господень 1427-й. Помните, что он принес? А как
же! Забыть невозможно. Но все же напомню.
В ту весну, кажись, в марте, наверняка перед Пасхой, огласил
папа Мартин V буллу Salvatorisomnium, в которой заявил о необходимости
очередного крестового похода против еретиков-чехов. Вместо Джордано Орсинни
папа Мартин назначил кардиналом и легатом alatere Генриха Бофора, епископа
Винчестерского, единоутробного брата короля Англии. Бофор рьяно принялся за
дело. Безотлагательно объявили крестовый поход, дабы мечом и огнем покарать
гуситских вероотступников. Тщательно подготовили экспедицию, набрали деньги — дело
в войне одно из важнейших. На этот раз — вот уж чудо из чудес! — никто этих
денег не разворовал. Одни хроникеры считают, что крестоносцы вдруг стали
честными, другие — что деньги на этот раз охраняли получше.
Главнокомандующим оного похода франкфуртский сейм назначил
Оттона фон Цигенхайна, архиепископа Тревира. Призвали кого удалось под оружие и
знаки крестовы. И вот тебе — армия готова. Выставил войско Фридрих Гогенцоллерн
Старший, электор бранденбургский. Встали баварцы под командой князя Генриха Богатого,
встал пфальцграф Отто из Мосбаха и его брат пфальцграф Иоганн из Ноймаркта.
Прибыли на сборный пункт малолетний Фридрих Веттин, сын уложенного немощью в
постель Фридриха Храброго, электора Саксонии. Прибыли, каждый с солидной ратью,
Рабан фон Хельмштетт, епископ Спейера, Анзельм фон Неннинген, епископ
Аугсбурга, Фридрих фон Ауфсесс, епископ Вамберга, Иоган фон Брун, епископ
Вюрцбурга. Депольт де Ружемон, архиепископ Безансона. Прибыли вооруженные из
Швабии, Гессена, Тюрингии, из северных городов Ганзы.
Двинулось крестовое воинство в поход в начале июля, через
неделю после Петра и Павла
[9]
, перешло границу и потянулось в
глубь Чехии, помечая путь свой трупами и пожарами. В среду перед Якубом
[10]
крестоносцы, подкрепленные силами католического чешского
ландфрида, встали под Стжибором, где сидел гуситский пан Пшибик де Кленове, и
осадили город, очень изнурительно обстреливая его из чешских бомбард. Однако
пан Пшибик держался стойко и сдаваться не думал. Осада длилась, время уходило.
Нервничал бранденбургский курфюрст Фридрих. «Это же крестовый поход», — кричал
он, советуя немедленно двигаться вперед, атаковать Прагу. «Прага, — кричал он,
— это caputregni
[11]
, а у кого в руках Прага, у того и Чехия...
»
Жаркое, знойное было лето 1427 года.
А как, спрашиваете, на все это реагировали Божьи воины? Как,
спрашиваете, Прага?
Прага...
Прага смердила кровью.
Глава 1
в которой Прага смердит кровью, Рейневан чувствует за собой
слежку, а потом — поочередно — мается рутиной, вспоминает, тоскует, празднует,
борется за жизнь и утопает в перине. А меж тем история Европы резвится,
кувыркается, притоптывает и пищит на поворотах.
Прага смердила кровью.
Рейневан обнюхал рукава куртки. Он только что вышел из
больницы, а в больнице, как в любом заведении такого рода, практически всем и
каждому делали кровопускание и регулярно вскрывали язвы, да и ампутации
следовали одна за другой с прискорбной регулярностью. Одежда могла пропитаться
вонью, и в этом не было ничего необычного. Однако курточка источала только
запах курточки. И ничего более.
Он поднял голову. Принюхался. С севера, с левого берега
Влтавы, долетал запах травы и прелых листьев, сжигаемых в садах и
виноградниках. Вдобавок от реки несло тиной и падалью — стояла жара, вода
сильно упала, обнажившиеся берега и высохшие луга уже долгое время поставляли
городу незабываемые обонятельные впечатления. Но на сей раз воняла не тина.
Рейневан был в этом уверен.
Легкий переменчивый ветерок дул с востока, со стороны
Пожичских ворот. Со стороны Виткова. А земля под Витковским взгорьем вполне
могла источать запах крови. Потому как крови в землю эту впиталось немало.
Однако это, пожалуй, невероятно. Рейневан поправил на плече
ремень торбы и резво направился дальше. Не может быть, чтобы этот запах крови —
от Виткова. Во-первых, это довольно далеко. Во-вторых, бои шли летом 1420 года.
То есть семь лет назад. Семь долгих лет.
Он, ускорив шаг, миновал уже церковь Святого Креста. А запах
крови не развеялся. Совсем наоборот. Усилился. Потому что вдруг, для
разнообразия, повеяло с запада.
«Хм, — подумал он, глядя в сторону недалекого гетто. —
Камень — не земля, старые кирпичи и штукатурка помнят многое, многое может в
них продержаться. Все, что они впитают, пахнет долго. А там, у синагоги, в
улочках и домах, кровь лилась еще обильнее, чем в Виткове. И в несколько менее
отдаленные времена. В 1422 году, во время кровавого погрома, во время смуты,
бушевавшей в Праге после расправы с Яном Желивским
[12].
Разъяренный казнью своего любимого трибуна народ Праги восстал, чтобы мстить,
жечь и убивать. При этом больше всего, как обычно, досталось еврейскому району.
У евреев не было ничего общего с казнью Желивского. И они уж никоим образом не
были виновны в его судьбе. Но кого это заботило?
Рейневан свернул за Свентокшиским кладбищем, прошел мимо
больницы, вышел на Старый Угольный Тарг, пересек небольшую площадь и углубился
в арки и тесные закоулки, ведущие к Длинной Твиде. Запах крови улетучился,
скрылся в море других ароматов. Арки и закоулки воняли всем, что только можно
себе вообразить.
