Дул ветер, прочесывал покрытые лесом склоны гор, затягивал
небо черно-синим покрывалом туч.
Сталеглазый священник придержал коня, повернулся, подождал,
пока подъедет Тибальд Раабе.
— Слезай, — сказал он тихо. — Я сказал, ты должен дать мне
некоторые сведения. Здесь и сейчас.
— Здесь? На этом зловещем урочище? Точно рядом с кладбищем?
В полутьме? Под голым небом, с которого того и гляди ливанет? Нельзя поговорить
в корчме, за кружкой пива?
— Я уже достаточно из-за тебя раскрылся. Не хочу, чтобы меня
видели рядом с тобой. И как-то связывали. Поэтому...
Он замолчал, видя, как глаза голиарда расширяются от страха.
То, что они увидели прежде всего, была туча черных птиц, взлетевших
с зарослей вокруг кладбища. Потом увидели пляшущих.
Один за другим, шеренгой, держась за руки, из-за забора
кладбища выходили скелеты, отплясывали в диких и гротескных подскоках.
Некоторые были голыми, некоторые неполные, некоторые приукрашены рваными
истлевшими саванами, они плясали, раскачиваясь и подпрыгивая, высоко выбрасывая
костлявые ступни, голени и берцовые кости, ритмично щелкая при этом щербатыми
челюстями. Выл ветер, завывал как проклятый, свистел между ребрами и тазовыми
костями, играл на черепах, как на окаринах.
— Totentanz
[106]
... — вздохнул Тибальд
Раабе. — Dancemacabre
[107]
...
Хоровод скелетов трижды обошел кладбище, потом, продолжая
держаться за руки, скелеты направились в лес, растущий на склоне, по-прежнему
пляшущим шагом, подскакивая и отплясывая. Они шли, подпрыгивая и постукивая, в
пыли листьев и заварухе поднятого с пожарища пепла. Тучи черных птиц
сопровождали их все время. Даже тогда, когда призрачные танцоры скрылись в
зарослях, бушующие над верхушками деревьев птицы отмечали путь их движения,
— Знак... — пробормотал голиард, — примета! Навалится
зараза... Либо война...
— Или и то, и другое, — пожал плечами сталеглазый. —
Выходит, хилиасты были правы. У этого мира нет шансов дождаться конца второго
тысячелетия, гибель, судя по всем видимым знакам, захватит его гораздо раньше.
Скоро, сказал бы я даже. По коням, Тибальд. Я раздумал. Давай все-таки поищем
какую-нибудь корчму. Где-нибудь подальше отсюда.
— Э-э-эх, пан, — сказал Тибальд Раабе. Рот у него был забит
горохом и капустой. — А где мне взять такую информацию? Да о том, что я знаю, я
рассказать вам могу в подробностях. О Петерлине из Белявы. О его брате
Рейневане и о романе Рейневана с Аделыо Стерчевой, о том, что из этого
получилось. О том, что произошло в раубритерском селе Кромолине и на турнире в
Зембицах. О том, как Рейневан... Кстати, как там у Рейневана? Здоров? Как
чувствует себя? Он? Самсон? Шарлей?
— Не уклоняйся от темы. Но коли уж мы об этом заговорили,
кто он такой, этот Шарлей?
— Не знаете? Это, вероятно, монах или порочный священник,
сбежавший вроде бы из монастырской тюрьмы. Говорят также, конкретно-то говорил
мне об этом некий Тассило де Тресков, что Шарлей участвовал во вроцлавском
бунте 1418 года. Знаете, восемнадцатого июля, когда взбунтовавшиеся резники и
сапожники убили бургомистра Фрейбергера и шестерых присяжных. Тридцать
бунтарских голов тогда пали под палаческим топором на вроцлавском рынке, а
тридцать осудили на изгнание. А раз Шарлей до сих пор голову на плечах носит,
значит, должен был быть среди этих тридцати. Я думаю...
— Достаточно, — прервал сталеглазый. — Давай дальше. То, о
чем я просил. О нападении на сборщика налогов и на сопровождавший его конвой.
Конвой, в котором был Рейневан. И ты, Тибальд.
— Верно, верно. — Голиард зачерпнул ложку гороха. — Что
знаю, то знаю. И расскажу, почему бы нет. Но обо всех других вещах...
— О Черных всадниках, кричавших «Adsumus» и, кажется,
пользовавшихся арабским веществом, называемым гашш'иш.
— Именно. Я не видел и не знаю об этом вообще ничего. Где б
я мог получить такие сведения? Откуда их взять?
— Попытайся, — голос сталеглазого опасно изменился, —
поискать в той тарелке, которая стоит у тебя перед носом. Между горохом и
шкварками. Найдешь — твоя польза. Сэкономишь время и усилия.
— Понимаю.
— Это очень хорошо. Все сведения, Тибальд. Все, что можно.
Факты, слухи, то, о чем болтают по корчмам, на базарах, ярмарках, в монастырях,
казармах и замтузах. О чем плетут попы в проповедях, верующие на процессах,
советники по ратушам, а бабы у колодцев. Ясно?
— Как солнце.
— Сегодня канун святой Ядвиги, четырнадцатое октября,
вторник. Через пять дней, в воскресенье, мы встретимся в Свиднице. После мессы,
перед церковью Станислава и Вацлава. Увидишь меня — не подходя. Я отойду, а ты
иди следом. Понял?
— Да, пан Влк... Кх-кх... Простите.
— На этот раз еще прощаю. В следующий — убью.
...Tempora cum causis Latium digesta per annum lapsaque sub
terras ortaque signa canam...
Ученики коллегиатской школы Святого Крестя в Ополе получили
на сегодня в качестве задания «Fasti»
[108]
Овидия. От Млыновки
доноснлись крики рыбаков и визги ругающихся прачек. Вендель Домараск, magisterscholarum,
убрал в тайник донесения агентов. Содержание большинства рапортов беспокоило.
Что-то надвигалось.
«Тип со стальными глазами, — подумал Вендель Домараск, — ох
будут из-за него неприятности. Я понял это сразу, как только его увидел. Ясно,
зачем его прислали. Это убийца. Террорист, тайный убийца. Присланный для того,
чтобы кого-то прикончить. А после этого всегда начинаются облавы, развязывается
дикий террор. И нельзя спокойно работать. Шпионство требует покоя, не терпит
насилия и суматохи. Особенно же оно не любит людей для специальных заданий.
Почему, — магистр оперся подбородком на сплетенные пальцы, — почему он
спрашивал о Фогельзанге?»
— Фогельзанг. Вам о чем-нибудь говорит это название?
— Разумеется. — Домараск взял себя в руки, не позволил себе
никак выразить волнение. — Естественно, говорит.
— Посему слушаю.
— Криптоним «Фогельзанг», — магистр постарался, чтобы его
тон был деловым, а голос равнодушным, — придали тайной группе для специальных
действий, подчиняющейся непосредственно Жижке. У группы был координатор и
связной. Когда он погиб при странных обстоятельствах, контакт прервался.
Фогельзанг попросту исчез. Я получил приказ группу отыскать. Предпринял
действия. И поиски. Безрезультатно.
Он не опустил глаз, хотя стальные глаза кололи как иглы.
