— Факты мне известны. — В голосе пришельца не было и следа
возбуждения. — Меня интересует ваше личное мнение касательно этой проблемы. И
выводы.
«Выводы, — подумал Домараск, — уже давным-давно сделаны. И
сделал их Флютек, Богухвал Неплах, который сейчас лихорадочно разыскивает
виновных. Потому что Фогельзанг, и это никакая не тайна, получил из Табора
фонды. Колоссальные деньги, которые должны были послужить финансированию
«специальных операций». Деньги явно были слишком большими, а завербованные в
Фогельзанг люди чрезвычайно специфичными. Эффект: исчезли деньги, исчезли люди.
И скорее всего исчезли безвозвратно».
— Связной и координатор Фогельзанга, — сказал он,
поторапливаемый, подгоняемый взглядом, — был, как я сказал, убит.
Обстоятельства убийства были не только загадочными. Они были угрожающими, а
слухи превратили их прямо-таки в кошмар. Страх перед смертью может пересилить
лояльность и приверженность делу. При большой тревоге за жизнь о лояльности
забывают.
— О лояльности забывают, — медленно повторил пришелец. — Вы
о своей забыли бы?
— Моя непоколебима.
— Понимаю.
«Надеюсь, так оно и есть, — подумал Домараск. — Надеюсь, он
понял. Потому что я знаю, какие в окружении Прокопа и Флютека ходят слухи о
предательстве, о заговоре. Заговор — это хорошо. Формируется некая секретная
«специальная группа», в нее завербовывают исключительных мерзавцев, которые при
первом признаке опасности дезертируют, уворовывая доверенные им деньги. А потом
их хозяева начинают вынюхивать заговоры.
И высылают в Силезию убийцу».
Прачки над Млыновкой ругались и обвиняли одна другую в
проституции. Рыбаки ругались. Ученики декламировали Овидия.
Adnueconantiperlaudesiretuorumdequemeopavidosexcutecordemetus...
«Интересно, подумал магистр, прикрывая окно, где сейчас этот
тип?»
— Ты знаешь эту женщину? — спросил друга Парсифаль Рахенау.
— И эту девушку?
— Ты же видел, что я с ней здоровался, — проворчал, немного
ослабив пояс, Генрик Барут по прозвищу Скворушка, — что в ручку чмокал.
Думаешь, я привык чужие бабьи руки целовать? Это моя тетка, Грозвита, должно
быть, едет куда-то. А та толстощекая — ее служанка. А та, что в чепце, — ее
экономка.
— А девушка?
— Теткина дочка, моя кузинка, стало быть. Тетка — жена моего
дяди Генрика, который в Смарховицах сидит и которого звать Гейеманом, и не того
Генрика, с Голой Горы, по прозвищу Журавль, а того третьего, младшего брата
отца, которого зовут...
— Генрик, — угадал не отрывавший глаз от светловолосой
девочки Парсифаль Рахенау.
— Ты его знаешь? Значит, все в порядке. Значит, он — мой
дядька, тетка — его жена, а девчонка — их дочка. Ее зовут Офка. А чего ты так
на нее пялишься, а?
— Я... — Мальчик покраснел. — Да нет. Я просто так…
Офка фон Барут только прикидывалась, будто ей больше всего
нравится вертеться на корчмовой лавке, дрыгать ногами, постукивать ложкой по
тарелке, рассматривать бревенчатый потолок и теребить конец косы. В
действительности она уже давно приметила интерес паренька и вдруг решила
прореагировать. Показав ему язык.
— Коза, — с отвращением прокомментировал Скворушка. Парсифаль
смолчал. Он был целиком увлечен. Единственное, что его беспокоило, это проблема
кровного родства. Рахенау состояли в родстве с Барутами, одна из сестер дяди
Гавейна была, кажется, кузиной тетки жены Генрика по прозвищу Журавль. Это
наверняка требовало соблюдения церковных предписаний, а с ними бывало
по-всякому. Парсифаль думал о женитьбе как о малоприятной обязанности, если
даже не наказании, но сейчас вне всякого сомнения, понимал, что если уж это
придется делать, то он в тысячу раз больше хотел бы светловолосую Офку фон
Барут, чем тощую как щепка и прыщастую Зузанну, которую настойчиво сватал
Рахенау ее отец, старый Альбрехт фон Хакеборн, хозяин Пшевоза. Парсифаль твердо
решил тянуть с женитьбой сколько удастся. А с течением лет Зузанна Хакеборн могла,
самое большее, увеличить количество своих прыщей, у Офки же были перспективы
стать красивой девушкой. Очень красивой девушкой...
Красивая inspe девушка, явно довольная проявлением к ней
интересом, сначала приоткрыла нижние зубки, а потом снова высунула на
подбородок язычок. Сидевшая рядом матрона в чепце резко одернула ее. Офка
показала зубы, для разнообразия — верхние...
— Сколько... — пробормотал Парсифаль Рахенау, — сколько ей
годков?
— А мне-то какое дело? — фыркнул Скворушка. — Да и тебе
тоже, раз уж мы об этом заговорили. Ешь быстрее свою кашу, надо ехать. Господин
Пута будет злиться, если мы вовремя в Клодск не приедем.
— Если не ошибаюсь, — раздалось рядом с ними, — я имею честь
общаться с благородными господами рыцарями Генриком Барутой и Парсифалем фон
Рахенау?
Они подняли головы. Рядом стоял священник, высокий,
седоволосый, с глазами цвета стали. А может, они только казались такими в
задымленном помещении корчмы?
— Воистину, — Парсифаль Рахенау наклонил голову, — воистину,
святой отец. Это мы. Но мы не рыцари. Нас еще не посвящали...
— Однако, — улыбнулся священник, — это всего лишь вопрос
времени. Причем, уверен, недолгого. Позвольте представиться. Я отец Шлосскнехт,
слуга Божий... Ну и холод нынче... Хорошо б выпить подогретого винца... Господа
рыцари окажут мне честь и не будут возражать, если я принесу по кружечке и для
них? Желание есть?
Скворушка и Парсифаль переглянулись, сглотнули. Желание
было, к тому же большое. С наличными было хуже.
— Отец Шлосскнехт, — снова назвал себя слуга Божий, ставя на
стол кружки, — ныне при бжегской коллегиате. Некогда был капелланом рыцаря
Оттона Кауффунга, упокой Господи душу его...
— Капеллан господина Кауффунга! — Парсифаль Рахенау оторвал
взгляд от Офки фон Барут, чуть не поперхнулся подогретым вином. — Клянусь
головой святого Тибурция! Так ведь он, зарубленный в бою, на моих руках
преставился! Два года тому назад это было, в сентябре, в Голеньевских Борах. Я
был в той его свите, на которую напали разбойники! Когда они двух девушек
похитили, Биберштайновну и Апольдовну. Чтобы потом их обеих опозорить,
безбожники.
— Господь, будь милостив, — сложил руки священник. —
Невинных дев опозорили? Сколько ж зла в этом мире... Сколько зла... Сколько
греха... Кто ж мог на такое решиться?
— Рыцари-разбойники. Атаманом у них был Рейнмар Беляу.
Мерзавец и колдун.
— Колдун? Невероятно!
— Поверите, когда я расскажу. Я собственными глазами
видел... Да и слышал многое...
