Отец Фелициан действительно шел в гору. Епископ отличал его
за заслуги. Состоящие в основном из доносов на предыдущего подчиненного,
каноника Отто Беесса. Когда в результате доносов Отто Беесс попал в немилость,
на епископском дворе стали иначе смотреть на отца Фелициана. Совершенно иначе.
Отцу Фелициану казалось, что с удивлением.
«Иду в гору. Ха! Иду в гору».
— Отче.
Он вздрогнул, повернулся. Монах, подошедший к нему так
беззвучно, не был премонстратенсом, носил белую доминиканскую рясу. Отец
Фелициан не знал его. Значит, это был человек инквизитора.
«Человек инквизитора, — подумал отец Фелициан, немедленно
удаляясь. — Доминиканец, один из известных распоясавшихся и всесильных «белых
преосвященств». Этот властный, словно у самого епископа, голос. Эти глаза».
Глаза цвета стали.
Зембицкий приют Сердца Иисусова располагался вне городских
стен, неподалеку от Ткацкой Калитки. Когда они туда добрались, было время
трапезы. Исхудавшие и покрытые гноящимися чирьями бедняки поднимались с
лежанок, брали трясущимися руками миски, макали в них хлеб, размякшие куски
засовывали в беззубые рты. Тибальд Раабе откашлялся, отер глаза, прикрыл нос
манжетом перчатки. Сталеглазый священник даже внимания не обратил. Нужда и
страдания не оказывали на него впечатления и перестали интересовать уже
давным-давно.
Надо было ждать. Девушка, к которой они пришли, была занята
в приютской кухне.
Из кухни несло вонью.
Прошло некоторое время, прежде чем она вышла к ним.
«Значит, вот она, Эленча фон Штетенкрон, — подумал
сталеглазый. — Не очень привлекательна». Сутулая, серая, узкогубая. С
водянистым взглядом. С волосами, милостиво скрываемыми чепцом и платком. С
медленно отрастающими, некогда модно выщипанными бровями. Эленча Штетенкрон,
уцелевшая, во время бойни, в которой погибло шестнадцать мужчин. Единственная
выжившая. Мужчины, в том числе вооруженные солдаты, погибли. Сутулая дурнушка
выжила. Вывод напрашивался сам собой. Сутулая дурнушка не была простой сутулой
дурнушкой.
— Благородная госпожа фон Штетенкрон.
— Пожалуйста, не называйте меня так.
— Хм-м... девица Эленча...
Эленча. Имя тоже необычное. Редко встречающееся. Тибальд
Раабе проследил его происхождение — такое имя было у дочери Владислава,
бытомского князя. Дед Хартвига Штетенкрона, служивший бытомскому князю, дал
такое имя одной из дочерей. Родилась традиция. Хартвиг окрестил свое
единственное чадо в соответствии с традицией.
Он дал знак глазами Тибальду Раабе. Голиард кашлянул.
— Девушка, — сказал он серьезно. — В прошлый раз я
предупредил вас. Мне надо задать вам несколько вопросов, касающихся...
Счиборовой Порубки.
— Не хочу об этом говорить. Не хочу помнить.
— Надо, — сказал слишком резко сталеглазый.
Девушка съежилась, совсем так, словно он замахнулся на нее,
погрозил кулаком.
— Надо, — Священник смягчил тон. — Речь идет о жизни и
смерти. Мы должны знать. Молодой дворянин, который за два дня до того присоединился
к вашему эскорту и вскоре от эскорта отделился... Он был среди напавших на
Порубке? Вы слышите, Эленча? Среди нападавших был Рейнмар из Белявы?
— Молодой дворянин, — пояснил Раабе, — которого ты знаешь
как Рейнмара фон Хагенау.
— Рейнмар Хагенау... — Глаза Эленчи Штетенкрон расширились.
— Это... был... Рейнмар из Белявы?
— Он самый. — Сталеглазый сдержал нетерпение. — Ты его
узнала? Он был среди нападавших?
— Нет! Конечно же, нет...
— Почему «конечно»?
— Потому... Потому что он... — Девушка запнулась, умоляюще
взглянула на Тибальда. — Ведь он не мог бы... Милостивый государь Раабе... О
Рейнмаре из Белявы... Ходят слухи... Якобы... он опозорил... дочку господина
Биберштайна... Милостивый государь Раабе! Это не может быть правдой!
«Очарование, — подумал сталеглазый, сдерживая гримасу. —
Очарование дурнушки, влюбленной в мечту, в образ, в строфы из «Тристана»
[124]
или «Эрека»
[125]
. Еще одна в нашей
коллекции. Что они в нем видят? Кто поймет женщину, тот дьявола съест».
— Значит, среди нападавших не было, — удостоверился он, —
Рейнмара из Белявы?
— Не было.
— Наверняка?
— Наверняка. Я бы узнала.
— А на нападавших были черные латы и плащи? Они кричали
«Adsumus», то есть «Мы здесь»?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
Они помолчали. Кто-то из бедняков неожиданно расплакался.
Всхлипывающего успокаивала няня, полная монашенка в рясе клариски.
Сталеглазый не отвернулся. И не отвел глаз.
— Мазель Эленча. Атвоя мать... Мачеха... Оставшаяся вдовой
после отца, она знает, что ты здесь?
Девушка отрицательно покачала головой. Губы у нее заметно
вздрогнули. Сталеглазый знал, в чем дело. Тибальд Раабе докопался до истины. В
тот злосчастный день рыцарь Хартвиг Штетенкрон вез дочь к живущим в Барде
родственникам. Он вез ее, забрал из собственного — впрочем, очень бедного, —
имения, чтобы освободить от завистливой и зловредной тирании мачехи, своей
второй жены. Чтобы забрать из поля досягаемости потных лап двух сыновей мачехи,
бездельников и пьяниц, которые после того, как опозорили всех местных и
близлежащих служанок и дворовых девок, начинали уже многозначительно
поглядывать на Эленчу.
— Ты не думала вернуться?
— Мне здесь хорошо.
«Ей здесь хорошо, — мысленно повторил он. — У родственников,
до которых она добралась после бегства и бродяжничества, она пробыла недолго.
Не успела ни обосноваться, ни привыкнуть, не говоря уж о том, чтобы полюбить.
Уже в декабре Бардо захватили, обобрали и сожгли гуситы, градецкие Сиротки
Амброжа. Родственники, оба, муж и жена, погибли во время резни. Несчастье
преследует эту девушку. Фатум. Злой рок».
Из сожженного Бардо Эленча попала в приют в Зембицах.
Осталась там недолго. Вначале как пациентка, погруженная в глубокую, граничащую
со ступором апатию. Потом, выздоровев, занялась другими больными. В последнее
время — пронырливый и вездесущий Тибальд Раабе узнал и это — ею
заинтересовались стшелинские клариски, а Эленча совершенно серьезно подумывала
о послушничестве.
— Значит, — сделал вывод сталеглазый, — остаешься здесь.
— Останусь.
