— Многовато нас для карт, — заметил Батя. — А пусть поиграют
все. Предлагаю кости. По крайней мере для начала.
— В кости? В благородное tessarae. Клиент — наш хозяин. Я
готов в любую игру...
— Особенно, — бросил без юмора Иштван Сеци, — в кости,
которые у тебя в руке. Не считай нас идиотами, друг.
Хунцледер неискренне засмеялся, кости, которыми баловался,
характерно желтые, он бросил в кубок, тряхнул. Руки у него были маленькие,
крепенькие, пальцы короткие, толстоватые. Его руки были полной противоположностью
тому, что ассоциировалось с руками шулера и страстного игрока. Но в деле — что
уж тут говорить — были хороши, шустрые как белочки.
Брошенные ловким движением из кубка желтые кости катились
недолго, обе упали шестерками кверху. Продолжая кривить лицо в притворной
улыбке, Хунцледер собрал кости, проделав это одним молниеносным движением,
словно ловил муху со стола. Резко тряхнул кубок, бросил. И снова двойная sexta
stantia, дважды по sex puncti. Бросок. Два раза по шесть очков. Бросок. То же
самое. Сотник снова выругался.
— Это была, — усмехнулся Хунцледер покрытой оспинами
половиной лица, — всего лишь шутка. Этакая маленькая шуточка.
— Действительно, — ответил усмешкой Шарлей. — Маленькая, но
со вкусом. И забавная. Однажды в Нюрнберге я был свидетелем, как за точно такую
шуточку при игре на деньги шулеру сломали обе руки. На каменном порожке, при
помощи кузнечного молота. Мы усмеялись до слез, поверьте.
Глаза Фридуша Хунцледера неприятно разгорелись. Но он
сдержался, снова ухмыльнулся рябоватой физиономией.
— Шутка, — повторил он, — это шутка. Шуткой и должна
остаться. Для игры мы возьмем другие кости. Эти я убираю...
— Но не в карманы, сто чертей, — буркнул Манфред фон Сальм.
— Клади их на стол. В качестве наглядного пособия. Время от времени мы будем с
ними сравнивать другие.
— Как желаете, как желаете. — Шулер поднял руку, показывая,
что согласен на все, все принимает и что клиент — его господин. — Какая игра
вам нравится? Пятьдесят шесть? Шестерки и семерки?
— А может, — предложил Шарлей. — Glukhaus?
— Пусть будет Glukhaus. Шевелись, Йежабек.
Йежабек протер рукавом доски стола, начертил на них мелом
разделенный на одиннадцать полей прямоугольник.
— Готово, — потер руки Хунцледер. — Можно ставить... А ты,
брат Беренгар? Не почтишь нас? Жаль, жаль...
— Маловато искренности в твоем сожалении, брат. — Беренгар
Таулер постарался сказать это так, чтобы «брат» прозвучал совсем не по-братски.
— Ты ведь не можешь не помнить, как в прошлую субботу ощипал меня как гуся на
святого Мартина. Из-за отсутствия денег я посижу, посмотрю на живые картины,
порадуюсь кубку. И может, беседе, потому как Рейнмар тоже, вижу, не стремится в
кости...
— Ваша воля, — пожал плечами Хунцледер. — Для нас же,
панове, план таков: вначале поиграем в кости. Потом, когда нас приуменьшится,
сыграем в пикет или в другой ludus cartularum. А по ходу игры будет
представление, часть, значит, художественная. Фортуна, ждем тебя!
Некоторое время от стола доносились в основном ругань, стук
кидаемых на стол монет, грохот accozzamento, стук костей, катающихся по столу.
— Насколько я знаю жизнь, — Беренгар Таулер отхлебнул из
кубка, — Амадей проиграет за три пачежа и вернется сюда. Так что если у тебя
есть что сказать мне по секрету, то давай.
— А почему ты думаешь, что есть?
— Интуиция.
— Ха. Ну ладно. Замок Троски, на Йичинском Погорье, вблизи
Турнова...
— Я знаю, где находится замок Троски.
— Бывал там? Хорошо знаешь?
— Бывал неоднократно, знаю отлично. В чем дело?
— Мы хотим туда попасть. Беренгар снова отпил из кубка.
— С какой целью? — спросил он, казалось, равнодушно.
— Да так себе, смеха ради, — так же равнодушно ответил
Рейневан. — Такая у нас фантазия и любимое развлечение: попадать в католические
замки.
— Понимаю и больше вопросов не имею. Значит, Шарлей
деликатно напоминает мне о моем долге. Таким путем я могу сровнять счет? Ладно.
Подумаем.
— То есть да или то есть нет?
— Значит, подумаем. Эй, Маркетка! Вина, будь добра.
Ему налила рыжая, веснушчатая, с мертвым лицом и пустыми
глазами. Однако эти недостатки красоты с лихвой перекрывала фигура. Когда
девушка отходила от стола, Рейневан не мог удержаться, чтобы не смотреть на ее
талию и бедра, истинно гипнотизирующе покачивающиеся в легком танцевальном
движении.
— Вижу, — улыбнувшись, заметил Таулер, — притягивает твой
глаз наша Маркетка. Наша живая картина. Наша адамитка.
— Адамитка?
— Выходит, ты ничего не знаешь. Шарлей не говорил? А может,
ты вообще не слышал об адамитах?
— Так, кое-что. Но я силезец, в Чехии всего два года.
— Закажи себе что-нибудь выпить. И сядь поудобнее.
— Когда произошел чешский переворот, — начал Беренгар
Таулер, когда Рейневана уже обслужили, — возникла солидная группа чудаков и
сумасшедших. В 1419 году по стране прокатилась волна религиозной истерии,
сумасшествия и мистицизма. Повсюду кружили бесноватые пророки, пугая концом
света. Люди бросали все и толпами шли в горы, где ждали второго пришествия
Христа. На всем этом вылезли на свет старые, забытые секты. Из темных углов
выползли разные хилиасты, адвентисты, никоалиты, патерниане, спиритуалы,
вальденсы, бегарды, хрен их знает, кто еще. Считать не пересчитать.
За столом начался бурный спор, пошли в ход разные слова, в
том числе и скверные. Громче всех кричал Манфред фон Сальм.
— Ну и началось, — продолжил Таулер, — проповеди,
пророчества, вещания и апокалипсисы. Дескать, надвигается Третий Век, а прежде
чем он начнется, старый свет должен погибнуть в огне, А потом Христос вернется
во славе, наступит Царствие Божие, воскреснут святые, злые неотвратимо пойдут
на вечные муки, а добрые будут жить в райском счастье. Все будет общее,
исчезнет всякая собственность. Уже не будет богатых и бедных, не будет нужды и
притеснения. На земле воцарится всеобщее благоденствие, счастье и мир. Не будет
несчастий, войн и преследований. Некому будет нападать на другого или
принуждать его ко греху. И никто не станет возжелать жены ближнего своего. Ибо
жены тоже окажутся во всеобщем использовании.
