— Алчные жадюги, — крикнул он заплетающимся языком, —
фарисеи, польстившиеся на мерзкие гроши! А пишет Па... Павел Тимофею: «Корень
всякого зла есть жадность к деньгам. За ними гоняясь, некоторые заплутали вдали
от... Э-з-э-эп... От веры... А нет у алчного наследия в царство Христа и
Бога... Нельзя служить Богу и Мамоне!
— Мы не хотим, — засмеялся Ян Колюх из Веске, — но
вынуждены! Ибо, скажу вам, воистину нет жизни без Мамоны.
— Но будет! — Проповедник снова налил себе и снова выпил
одним духом. — Будет! Будет! Когда победим! Все будет общим, исчезнет
собственность и всяческие блага. Не будет уже богатых и бедных. Не будет нужды
и притеснения. Воцарятся на земле счастье и мир Божий!
— Ну, наплел, — отозвалась из угла сгорбившаяся над прялкой
старуха. — Пьянчуга благочестивый.
— Божий мир, — сказал серьезно Ян Чапек, — мы завоюем.
Нашими мечами. Нашей кровью окупим его. И за это нам по справедливости положена
награда, включая сюда и Мамону. Не для того, братья, совершили мы революцию,
чтобы я снова возвращался в Сан, в эту дыру. К моей рыцарской, прости Господи,
крепости, к моей заставе, которую чуть было свинья не развалила, когда ей
захотелось об угол почесаться. Революции делают для того, чтобы что-то
изменилось. Проигравшим в худшую сторону, выигравшим — в лучшую. Видите, милые
гости, любезный Рейнмар и Шарлей, вон там, на стене, высоко, герб? Это девиз
пана Яна из Михаловиц, по прозвищу Михалец. Замок, где мы ныне пируем,
Михаловице, ему принадлежал, его это было родовое поместье. И что? Выдрали мы
его у него. Мы выиграли! Как только найду маленько свободного времени, принесу
лестницу, сдеру этот щит, на землю брошу, да еще налью на него. А на стену
своего гербового оленя повешу на щите раза в два побольше этого! И буду здесь
властвовать! Пан Ян Чапек из Сана! С резиденцией в Михаловицах!
— О, вот, вот, — подхватил из-за обглоданных ребрышек Щепан
Тлах. — Революция побеждает, Чаша торжествует. А мы станем большими панами!
Выпьем!
— Паны, — сказала с ядовитым презрением бабка за прялкой,
поправляя пряжу на пряслице. — Не иначе как курам на смех. Разбойники и
голодранцы. Скупердяи, у которых краска на гербах от дождя плывет.
Щепан Тлах кинул в нее костью, промахнулся. Остальные гуситы
не обратили на старуху никакого внимания.
— Но Мамоне, — не сдавался проповедник, все обильнее наливая
себе и бормоча все невнятнее, — Мамоне служить не годится. Да, да, Чаша
побеждает, правое дело торжествует... Но алчные ничего не получат. Не обретут
царствия Божиего. Слушайте, что я вам скажу... Ээээп...
— Прекрати, — махнул рукой Чапек. — Ты пьян.
— Не пьян я! Трезв... ээээп... И истинно говорю вам:
почтим... Почтим... Рах Dei... Ибо прокляты будут... Торжествует Чаша...
Торжеееееее... Эээээ...
— Ну, не говорил я! Ведь пьян как свинья!
— Не пьян!
— Пьян!
— Чтобы доказать, что ты не пьян, — подкрутил ус Ян Колюх, —
сделай, как я делаю, засунь два пальца в рот и скажи: Ххррр! Ххррр! Ххррр!
Священник Бозек выдержал первое «Ххррр», однако при втором
закашлялся, захрипел, вытаращил глаза, и его вырвало.
— Давай, давай, — ехидно бросила склонившаяся над пряжей
бабка. — Чтоб ты собственную жопу выблевал.
И опять никто не обратил на нее внимания, видимо, все уже
привыкли. Заблевавшегося проповедника вытолкали в сени. Было слышно, как он
грохочет, катясь по лестнице.
— По правде-то говоря, милые гости, — сказал Колюх, протирая
стол оставленной священником Бозеком шапкой, — нам еще малость недостает до
полного-то торжества. Мы сидим и пируем в Михаловицах, выдранных, как сказал
брат Чапек, у пана Яна Михальца. Мы заняли Михаловице, спалили Млады Болеслав,
Бенешев, Мимонь и Яблонне. Но пан Михалец убежал недалеко, отступил за Бездез. А
где он, Бездез? Подойдите к окну, гляньте на север, там она, Бездез, за рекой,
едва в двух милях отсюда. Ежели кто из нас чихнет, так пан Михалец в Бездезе
«Будь здоров» крикнет.
— К сожалению, — угрюмо сказал Щепан Тлах, — вовсе не
здоровья желает нам пан Михалец, а смерти, к тому же злой. А мы его в Бездезе
ни тронуть не можем, ни взять Бездез. На тамошних стенах все зубы пообломаешь.
— К сожалению, — бросил через плечо Войта Йелинек,
занимавшийся облегчением мочевого пузыря прямо в дрова камина, — так оно и
есть. Да и нет у нас под боком недостатка в замках и панах, желающих нам злой
смерти. В трех шагах от нас, в Девине, сидит и каждый день грозится Петр из
Вартенберка. В шести милях отсюда Ральско, а там сидит пан Ян из Бартенберка по
прозвищу Худоба...
— С Богушем из Коване, хозяином в Фридштейне, вы уже
познакомились, — добавил Чапек. — Знаете, на что он способен. А есть и
другие...
— Есть, есть, — буркнул Колюх. — Мы держим, конечно, самые
главные замки: Вальтенберк, Липье, Чешский Дуб, Белую под Бездезем, ну и
Михаловице. Однако торговый путь все еще в основном находится под контролем
папистов и немцев. Паны фон Догна сидят в замках Фалькенберг и Графенштайн. В
Хаммерштайне бургграф Микулаш Дахс, клиент лужицких Биберштайнов. В замке Роймунд
засел старый разбойник Ганс Фолч, згожелецкий наемник, в Тольштейне — братья Ян
и Генрик Берковы из Дубе...
— Родственники, — похвалился Бразда из Клинштейна. —
Роновицы, как и я.
— Такие родственники, как ты, — вставила от прялки бабка, —
собак у Берков на поводке водят.
— Из братьев из Дубе, — фыркнул Ян Колюх, — на нас особенно
Генрик взъелся, потому что мы у него Липье отняли. Кажется, он в жутавской
церкви поклялся мяса в рот не брать, пока нас из липьецкого замка не выпрет.
Долгим, думается мне, будет у него этот пост.
— Верно! — саданул кулаком по столу Щепан Тлах. — Тот
дьявола проглотит, кто нас отсюда двинуть захочет. Пусть только попробует! Мы,
сироты, тут твердо сидим!
— Во-во! Твердо сидим!
— Не в том дело, чтобы только сидеть, — насупился Чапек. — И
словно псы цепные полаивать. Не тому нас брат Жижка учил. Лучшая оборона —
наступление! Бить врага, бить, бить, не давать ему передыха. Не ждать, пока он
сюда с подмогой нагрянет, а самим идти на него войной, в его хозяйство нести
меч и огонь. Идите против него, сказал Господь. И пора, пора! Пора собраться и
ударить на Фридштейн, на Девин, на Ральско, на Роймунд, на Тольштейн...
— И еще дальше, — вставил с улыбкой Колюх. — На Лужице! На
Графенштайн, Фридланд, Житаву, Згожелец! Однако одним нам не одолеть. Сил
маловато. А откуда ждать поддержки? Прага если предательства не готовит, то
играет в перевороты и бунты. От Табора? Табор осаждает Колин. Чешский город.
Словно нет мадьярских, австрийских, немецких!
— Говорят, — заметил Шарлей, — что Прокоп уже планирует
что-то в этом роде. Поглядывает в сторону Венгрии и Австрии.
