— Твоя внешность, — прервал Шарлей, — аж дух захватывает. Но
этого немного маловато. Дело требует, чтобы за него взялся человек, имеющий
определенные навыки в деле обмана, мошенничества, вождения ближних за нос и способности
их надуть. Не обижайтесь, но среди нас троих есть только один, который может
претендовать на звание специалиста.
— Идея была моя, — спокойно возразил Рейневан. — И я от нее
не откажусь. Отправляюсь один. Это право принадлежит мне как человеку, подавшему
идею. Уверен, что я лучше кого бы то ни было подхожу для выполнения этого
мероприятия.
— Неправда, — возразил Шарлей. — Меньше кого-либо. Тебе, а
не нам, предсказано остерегаться Бабы и Девы. Но ты, конечно, в предсказания не
веришь. Когда тебе удобнее.
— Беру пример с тебя, — отрезал Рейневан. — Кончаем треп. Я
отправляюсь. Один. Вы остаетесь. Потому что, если...
— Интересно. Если?
— Если что-нибудь пойдет не так... Если я попадусь, то хочу
верить, что в резерве у меня вы оба. Что вы придете на помощь и вытащите
меня...
Шарлей долго молчал. Наконец сказал:
— Мучает меня мысль, что если б я сейчас дал тебе, Рейнмар
из Шампани, чем-нибудь твердым по голове, связал намертво и запер на какое-то
время в подвале, то ты когда-нибудь поблагодарил бы меня за это. И меня,
понимаешь, интересует, почему я этого не делаю.
— Потому что знаешь, что я б не поблагодарил.
* * *
Реализация идеи пошла нормально. Все еще гостивший в
Михаловицах гейтман Войта Елинек, которому сообщили — без деталей — о
мероприятии, по собственной инициативе и весьма поспешно предложил свою помощь.
Направляясь с небольшим отрядом разведчиков к Роймунду, он сообщил, что готов
немного удлинить путь и эскортировать Рейневана до Йичинского тракта, где тот
запросто примкнет к какому-нибудь купеческому каравану.
Они отправились в тот же день. Около полудня.
Ближе к вечеру проснулся и пришел в себя Беренгар Таулер.
Его уже не рвало, он мог достаточно прямо стоять и даже ходить.
Сам пошел в отхожее место и без чьей-либо помощи вернулся
обратно. Короче: походило на то, что он поправился. Настолько, чтобы Шарлей и
Ян Чапек могли припереть его к стенке относительно ведущего в Троски секретного
подземного хода. Изобразив мины инквизиторов, они засыпали выздоравливающего
вопросами, имеющими целью обложить его и прищучить на жульничестве.
— Какой проход? — Бледный Таулер побледнел еще больше,
заморгал, но отнюдь не испугался. — Какой подземный коридор? О чем вы?
— Как ты собирался ввести нас в Троски? Тайным проходом, да?
— Нет, черт побери! Я ничего не знаю ни о каком проходе! В
Тросках у меня есть, вернее, был знакомый, старший конюх... Я рассчитывал на
то, что он нам поможет... У него был передо мной долг благодарности... Он
облегчил бы нам попадание в замок или сам выяснил для нас, что надо... В чем,
черт побери, дело?
Шарлей и Чапек не ответили. Выбежали из комнаты, сбежали по
лестнице, на бегу отдавая распоряжения.
* * *
Они чуть не загнали лошадей, стараясь успеть до темноты.
Проехали по всему Йичинскому тракту, добрались почти до замка Кость. Встретили
два купеческих обоза, котельщика с возом медных изделий, труппу странствующих
акробатов. Попрошайку. Бабу с корзиной гусей.
Никто из встреченных не видел поэта из Шампани. И вообще
никого с похожей внешностью. Ни сегодня, ни вообще.
Рейневан исчез. Словно сквозь землю провалился...
Шарлей настаивал на том, чтобы ехать за Войтой Елинеком и
его разведчиками, догнать их и выпросить, узнать, что случилось, где они
оставили Рейневана. Ян Чапек не согласился, решительно отказался. Опережающего
их на несколько часов отряда Елинека уже не догнать, заявил он. Опускается
ночь. А район опасный. Слишком близко от католических замков. Слишком близко
для насчитывающего всего двадцать коней отряда.
Они возвратились по собственным следам, той же самой
дорогой, внимательно осматриваясь. Высматривая одинокого наездника. А когда
совершенно стемнело — огонь костра.
Не высмотрели ничего. Рейневана след простыл.
Первым ощущением, которое он испытал, когда очнулся, был
щиплющий мороз, тем более ощутимый, что он совершенно не мог ни пошевелиться,
ни скорчиться, ни согнуться, чтобы сохранить остатки тепла. Он был словно
парализован.
Потом поочередно просыпались и распознавали ситуацию другие
органы чувств. Раскрытые глаза показали наверху звезды на черном октябрьском
небе — Полярную, Малую и Большую Медведицы, Арктур в созвездии Волопаса, Вегу,
Близнецов, Козерога. Обоняние получило удар вони, отвратительной и невыносимой,
несмотря на холод и явный факт пребывания под открытым небом, на голой земле,
твердой и смерзшейся. Слух зарегистрировал совсем близкие отчаянные крики. И
хохот.
Шея и затылок болели жутко, несмотря на это, он дергался...
рвался — уже успел понять, что изменить положение не сможет, потому что его
обездвиживают прижимающиеся тела и что именно эти тела испускают отвратительную
вонь. Тела прореагировали на его движения тем, что прижались еще плотнее и
крепче. Кто-то застонал, кто-то заохал, кто-то призвал Бога. Кто-то выругался.
Слева от него, то есть в направлении Веги и созвездия Лиры,
тьму ночи разгоняли вспышки огня. Запах дыма наконец пробился сквозь зловоние
человеческих тел. Именно оттуда, от костра, долетали отчаянные крики, которые
теперь перешли уже в стоны и спазматические рыдания.
Он дернулся снова, с величайшим усилием высвободил руку,
резко столкнул с себя одно из тел, явно женское и отнюдь не тощее. Он
выругался, подтянул колено.
— Перестаньте, пан, — зашептал кто-то совсем рядом. — Не
делайте ничего. Беда будет, коли услышат...
— Где я?
— Тише, Услышат — бить станут.
— Кто?
— Они. Мартагузы. Бога ради, тише...
Шаги, скрип дерева. Вспышка факела. Хохот. Он повернул
голову, взглянул.
У кого, кто держал факел, лицо было густо усыпано прыщами.
Лба у него почти не было вообще. Черные прямые волосы, казалось, вырастают
прямо из бровей. Рейневан его уже видел.
Были еще трое. Один нес фонарь, в другой руке он тоже держал
что-то. Двое тащили паренька лет четырнадцати-пятнадцати, которого держали под
мышки. Паренек рыдал.
