Рейневан поглощал хлеб, колбасу и сыр так, что едва успевал
дышать. А жидким пивом чуть не захлебнулся. Насытив первый голод, стал есть
медленнее, жевать тщательнее. Мужчина в серой одежде слуги с интересом
присматривался к нему. Рейневан, наевшись и напившись, ответил тем же.
— Отто де Бергов, — бросил мужчина. — Тот кто тебя сюда
засадил. Он знает о твоих магических способностях?
— В общих чертах.
— Как долго ты сидишь?
— А какой сегодня день?
— Сам... — Мужчина осекся. — То есть Поминание. Commemoratio
animarum
[154]
Рейневан высосал из кувшина остатки пива, а корочку хлеба
спрятал за пазуху.
— Можешь перестать водить меня за нос, — заявил он. — Когда
ты пошел за едой, я осмотрел предметы, которые ты принес, те вон, что там
лежат. Омела, кора березы, веточка тиса, свеча, железное кольцо, черный камень.
Типичные атрибуты церемониала для умерших. А сегодня, как следует из твоей
оговорки, праздник Самайн. Ты проник через стену, чтобы почтить память этих
костей... причем в соответствии с ритуалом Старших Рас. Следовательно, это был
твой родственник. Либо друг.
— Не точно. Но перейдем к важным вещам. Я посоветую тебе,
как избежать голодной смерти. Ты не первый. В oubliette бросали многих, а
скелет здесь только один, не считая костей многовековой давности. Послушай как
следует. Слушаешь?
— Слушаю.
— Сын Отто де Бергова, Ян, утраквист и гейтман в Таборе.
Отто вбил себе в башку, что сыночек-гусит взъелся на него, хочет лишить жизни и
заграбастать имущество. Хоть, по моему мнению, это полнейшая чепуха, у Отто
развилась мания преследования. Он за каждым углом видит наемного убийцу, в
каждой пище усматривает отраву. А в каждом гусите унюхивает сына-паррицида
[155]
, отсюда и берется его ожесточенность на калишников
[156]
. Все очень просто: ты должен признаться, что ты убийца,
нанятый Яном де Берговом, при бывший в Троски, дабы прикончить Отто.
— Ты меня вконец утешил, — фыркнул Рейневан. — Отто де
Бергов прикажет меня колесовать. Если принять, что поверит. Однако ему
достаточно будет спросить, как выглядит сын, и шило вылезет из мешка.
— Ты магик. Не знаешь убеждающих и эмпатических заклинаний?
— Не знаю.
— Ну, значит, тебе не повезло.
— К черту! — взорвался Рейневан. — Перестань водить меня за
нос! Я не хочу, дьявол побери, делать далекоидущие выводы, но ты вошел сюда,
холера ясна, через стену. Так отвори ее и дай мне выйти!
Пришелец долго молчал, глядя не на собеседника, а на скелет.
— Сожалею, но это невыполнимо.
— Почему ж?
— Я не могу этого допустить... Сиди спокойно, иначе я наведу
на тебя Constricto
[157]
. А ты на собственной шкуре испытал,
что твоя магия моей не ровня,
В голосе пришельца прозвучала похвальба — и именно эта
похвальба помогла Рейневану разрешить загадку, сыграла роль катализатора,
благодаря которому мутный раствор сделался прозрачным. Было также не исключено,
что именно голод так обострил восприятие.
— Подумать только, — медленно проговорил он. — Подумать
только, ведь я прибыл в Троски именно для того, чтобы встретиться с тобой.
Именно с тобой.
— Да неужто?
— Мне с тобой в магии не состязаться, — цедил слова
Рейневан, — ибо ты действительно могущественный чародей. К тому же полиглот,
никто во всей округе не пользуется словом oubliette. Если б я сбежал отсюда по
магическому проходу, если б загадочно исчез, объявили бы тревогу: в Тросках
должен скрываться чародей. Чародей, способный преодолевать магически охраняемую
яму. Поскольку сам эту магическую защиту и устанавливал. Я попал в Троски,
чтобы встретиться с тобой, мэтр Рупилиус. Чтобы получить от тебя совет.
— Могу поздравить с богатой фантазией, — буркнул мужчина. —
Тебе только романы писать... Что ты делаешь, черт побери?
— Хочу отлить. — Рейневан остановился около скелета,
расставив ноги. — А что?
— Отойди оттуда, шлюха твоя мать, — взвизгнул пришелец. — Отойди,
слышишь! И не вздумай поро...
Он осекся, подавился недосказанным словом. Рейневан
повернулся с торжествующей улыбкой на губах.
— Так я и думал, — сказал он. — Не родственник, не друг, в
День Поминовения приходит к останкам со свечой и омелой. И впадает в ярость,
когда кто-то хочет эти останки обос... описать. Потому что я на твои
собственные кости помочился бы, верно? Ведь это же твои собственные кости здесь
лежат, мэтр Рупилиус Силезец, специалист по астральным телам и бытиям. В этой
яме умерло твое тело, но не твоя личность. Ты астрально перенесся в чужую
физическую форму. В форму того, чей дух пересадил в собственное тело. И кого
вместо тебя здесь убил голод.
— Просто не верится, — проговорил после долгого молчания
Рупилиус Силезец. — Просто не верится, какие титаны интеллекта прозябают втуне
в нынешние времена по тюрьмам.
* * *
Рейневан долго оставался в одиночестве. Достаточно долго,
чтобы решить, что пришел черный час и настало время сжевать корочку хлеба,
именно на такой случай оставленную. Исчезая в стене, Рупилиус Силезец оставил
его в страшном одиночестве, в страшном страхе, но еще более страшной была пытка
надеждой. «Вернется, — билась у него в голове обманчивая надежда. — Не
вернется, оставит меня здесь на гибель, — подавала голос логика. — Зачем ему
возвращаться, какая ему польза меня выручать? Проще оставить в oubliette, забыть,
вычеркнуть из памяти...»
Наверху замигал огонек, звякнул металл. «Вытаскивают, —
подумал Рейневан. — Есть надежда... Нет... Не иначе как де Бергову невтерпеж. И
он решил вырвать у меня показания другим способом. Вытащат меня отсюда, но
только для того, чтобы затащить в палаческую...»
Наверху что-то громогласно грохнуло, щелкнуло, зазвенело,
решетка со скрежетом открылась, что-то застучало и захрипело. Кто-то заслонил
собою свет, в темноте неожиданно возник контур спускаемой лестницы.
— Вылезай, Рейневан, — послышался сверху голос Рупилиуса
Силезца. — Живо, живо!
«Я ему не сказал, как меня зовут, — сообразил Рейневан,
карабкаясь по истертым перекладинам. — Не сообщил ему своего имени, а тем более
семейного прозвища. Он или телепат, или...»
Наверху оказалось, что именно «или». А Рейневан застонал в
хорошо ему знакомом и достойном медведя объятии.
