Ручей, в котором он так промок, что чуть было не скончался
от переохлаждения, сильно петлял, исчезал в глубоком овраге. Куда он бежал,
знал один только Бог. Тем не менее Рейневан решил что это единственная имеющая
смысл дорога. Ручей должен куда-то впадать. Даже при полной дезориентации
движение по берегу ручья исключает хождение по кругу. Вдоль ручья лежат
деревни, неподалеку от ручьев устраивают свои пристанища углежоги, смоляры и
дровосеки.
Последние рассуждения о пользе ручьев он проводил уже на
ходу.
Он шел очень быстро, насколько позволял дикий район. Устал и
задыхался, зато разогрелся так, что влажная одежда прямо-таки парила на нем.
Быстро высыхала и уже не холодила так докучливо. Однако, хотя он прошел уже
достаточно много, никаких следов вдоль ручья не нашел, если не считать
тропинок, вытоптанных косулями, и ямок, проделанных в грязи кабанами.
Небо затянули тучи, и, как он предвидел, начал даже порошить
снежок.
Лес неожиданно явно поредел, сквозь растущие на краю поляны
яворы Рейневан увидел контуры деревянных построек. Сердце забилось быстрее, он
ускорил шаги, на поляну почти выбежал.
Постройки оказались крытыми корой шалашами, впрочем, в
основном разрушенными. Не было даже смысла заглядывать внутрь. Все следы людей
заросли травой и сорняками. Стружки и опилки, пластами покрывающие землю,
почернели и даже уже не пахли смолой. Вбитый в ствол, видимо, забытый топор был
красным от ржавчины. Дровосеки — шалаши, несомненно, принадлежали им — покинули
поляну явно несколько лет назад.
— Есть тут кто? — захотел удостовериться Рейневан. — Эй!
Ээээй!
У него за спиной что-то зашелестело. Он быстро обернулся, но
успел лишь заметить, как что-то скрывается за углом шалаша. Это что-то было
маленькое. Как ребенок.
— Эй! — прыгнул он туда, — Стой! Погоди! Не бойся!
Маленькое существо не было ребенком. Дети не бывают
мохнатыми, и у них не бывает собачьих голов. И рук, доходящих до земли. Они не
убегают странными прыжками, раскачиваясь на кривых и коротких ногах, при этом
громко вереща. Рейневан кинулся в погоню. К прогалу в стене леса, указывающему
на просеку. И дорогу. Когда он выбежал на дорогу, косматое существо
задержалось. Повернулось. Вытаращило глаза. И оскалило собачьи зубы.
— Не бойся, — выдохнул Рейневан. — Я не…
Существо — лесной кобольд, вальдшрат — прервал его громким и
как-то удивительно насмешливо прозвучавшим скрежетом. Ему ответил хор таких же
скрежетов. Доносившихся со всех сторон. Прежде чем Рейневан сообразил, во что
вляпался, на него накинулось, наверное, штук двадцать. Он ударил одного,
кулаком свалил другого, а потом сам оказался на земле. Кобольды облепили его
как вши. Рейневан орал, пинал, дергался, колотил вслепую, даже грыз.
Безрезультатно. Когда он сбрасывал с себя одного, на освободившееся место тут
же залезали двое новых. Положение становилось опасным. Неожиданно один кобольд
впился ему когтями в волосы и уши, а второй уселся на лицо, заткнув нос и рот
мохнатым задом. Рейневан начал задыхаться, его охватила паника. Он
почувствовал, как на его бедрах и икрах стискиваются зубы. Он неловко дернулся,
кобольды висели у него на ногах, не давая себя спихнуть. Рейневан вырвал голову
из-под удушающего кудлатого зада и завыл. Дико и нелюдски.
И — как в сказке — подоспела помощь. Дорога неожиданно
наполнилась криком, ржанием и ударами подкованных копыт. Сидящего на нем
кобольда словно ветром сдуло, исчез также груз с ног. Рейневан увидел над собой
живот коня и железный сабатон в стремени, уловил глазом блеск меча, увидел, как
из рассеченной собачьей головы брызгает кровь. Рядом дергался и извивался
второй вальдшрат, пригвожденный к земле рогатиной. Вокруг били копыта, взлетал
мокрый песок. Кто-то ругался, кто-то другой смеялся, хохотал. Словно было над
чем.
— Вставай! — услышал он сверху. — Мы прогнали чертиков.
Он встал. Его окружали вооруженные люди на конях. Среди них
вытирающий кровь с клинка меча рыцарь в латах, тот, который велел ему вставать.
Рейневан видел притененную поднятым хундскугелем усатую физиономию. Удивительно
знакомую.
— Цел? Тебе ничего не отгрызли?
Вооруженные захохотали, когда он механически провел руками
по изодранным клыками штанам. Рыцарь снял шлем. Рейневан сразу же узнал его.
— Однако стоило, — сказал он, упираясь кулаком в луку седла.
— Я Янко Шафф, хозяин замка Хойник. Стоило, однако, покрутиться по району эти
несколько дней. Я чувствовал, что ты сумеешь улизнуть из Тросок, Рейневан фон
Беляу.
* * *
Они остановились передохнуть и перекусить неподалеку от
дороги, под могучими дубами. Несколько вооруженных отправились в погоню за
кобольдами, впрочем, скорее всего бесперспективную. Остальные некоторое время
удивленно рассматривали трупы, переговаривались. Наконец четыре трупа убитых
вальдшратов повесили за ноги на ветках, а оруженосцы принялись сдирать с них
шкуры, коим предстояло стать доказательствами победы и трофеями. Рейневан
угрюмо присматривался. У него не было уверенности в том, что и его заодно не
примутся свежевать. Казавшаяся приятной и одновременно зловредно хитрой мина
Янки Шаффа ничего хорошего не выражала. Рейневан не давал обмануть себя
наигранной откровенностью.
— Твое счастье, — говорил хозяин Хойников, — что ты орал, а
мы услышали. Иначе б скверно тебе пришлось. Мы этих кудлатых знаем, множество
их бродит по карконошским чащам. Зимой их голод ближе к человеческому жилью
подгоняет. Нападают кучей, живьем жрут, до костей обгладывают. Одни говорят,
что рожают их тутошние гуральские бабы, которые с собаками спариваются, тьфу,
гадость какая. Другие болтают, что это simiae
[162], заморские
скотины, когда-то тамплиерами разведенные. Третьи считают, что это дьяволы, по
дырам из пекла вылезающие. Правда, Звикер?
— Все скверное от дьявола, — ответил проходивший мимо
священник, окидывая Рейневана исключительно ядовитым взглядом из-под капюшона.
— А каждый грех требует кары.
— Дурак, — вполголоса прокомментировал Шафф. — Эй, панич
Беляу! Опасность миновала, а ты все хмуришься. Накормленный, переодетый, а все
как бы не в себе. Почему бы это?
— В Тросках, — Рейневан решил говорить прямо, — вы хотели
меня купить. Давали сорок коп пражских грошей, несомненно, затем, чтобы после
перепродажи они вернулись к вам с лихвой. Интересно, кого вы в качестве купца
присматривали? Инквизицию? Вроцлавского епископа?
— Епископа, — Шафф сплюнул, — пусть пес жрет. Инквизицию
тоже. Я тебя от доброты сердечной выкупить хотел. Из-за симпатии.
— Симпатии к чему? Мы ж не знакомы.
