Мы зашагали по дорожке между высокими голубыми дельфиниумами, с камнями по обеим сторонам, выкрашенными в белый цвет, так что их можно было видеть даже при затемнении. Я и Белл шли к задней двери – девушка внезапно побежала вперед. Молли и Стив направлялись к калитке, но Молли неожиданно вернулась.
Время затемнения еще не наступило, и незанавешенные окна буфетной, где миссис Харпинг сервировала обед, были ярко освещены, позволяя мне видеть голубые глаза Молли, сияющие, как у Белл, и ее белые зубы в полуоткрытом рту.
– Доктор Люк, вы говорили о человеческой натуре…
– Ну?
– Если человеческая натура подсказывала бы вам что-то сделать, но против этого возражали бы воспитание и традиции, вы бы сделали это?
– Речь идет о чем-то, что впоследствии тяготило бы вашу совесть?
– Нет!
– Тогда повинуйтесь подсказке человеческой натуры.
– Спасибо. Думаю, я так и поступлю. – И Молли побежала вслед за отцом.
Обед этим вечером проходил тягостно. Я ничего не говорил Тому о моих планах на завтрашний день, так как его хватил бы удар, и покорно выслушал лекцию по поводу пропущенного мною чая. Белл я заранее предупредил, чтобы она помалкивала.
Не знаю, смог ли я убедить читателя, что очень горжусь своим сыном, хотя о таких вещах не принято говорить и даже писать о них кажется дурным вкусом. Эти дни Том работал даже не за пятерых, а за десятерых. Сейчас Том был поглощен интересным, хотя и не смертельным случаем отравления карболовой кислотой в Элм-Хилле, и я был предоставлен собственным мыслям, покуда он описывал Белл все подробности в твердой уверенности, что тема ее безумно увлекает.
– Прежде всего, – говорил Том, кладя себе на тарелку пирог с мясом и почками, – нужно промыть желудок теплой водой.
– О, Том!
– Да. С раствором сульфата магния или, если предпочитаешь, засахаренным лимоном.
– Лично я всегда предпочту засахаренный лимон, – сказала Белл. – Но пусть это на тебя не влияет.
– В комбинации с фенолом это создает безвредный эфир-сульфонат, поэтому… Слушай, поросенок, ведь ты ни черта об этом не знаешь.
– Какое у нас чувство юмора! Возьми эту солонку и запихни ее себе в глотку.
При этом Белл наблюдала за мной.
«Как, во имя Сатаны, доказать, что Рита и Салливан были убиты? Как сделать это до десяти утра?»
– Папа, ты ничего не ешь!
– Я не голоден, Том.
– Но ты должен поесть! Даже в тюрьме ты питался бы лучше, чем в эти дни!
– Оставь его в покое, Том!
«Как это доказать? Как? Как? Как?»
– Пожалуй, если ты не возражаешь, я не останусь на десерт. Прошу меня извинить.
Я встал и вышел из-за стола. Закрывая дверь столовой, я бросил взгляд на них – Тома, массивного и веснушчатого, с мешками под глазами, и Белл с глянцевыми локонами и алыми ногтями, сидящих под стеклянной люстрой, которая висит над этим столом более тридцати лет.
Миссис Харпинг вышла из кухни с протестами, и боюсь, что я огрызнулся на нее. Войдя в гостиную, я послушал удручающие новости и выключил радио. Это напомнило мне об Алеке, лежащем в «Мон Репо».
После этого я погасил свет в холле, открыл входную дверь и выглянул наружу. Над угольно-черной деревней ярко светила луна, отражаясь в оконных стеклах. Из «Кареты и лошадей» с другой стороны дороги доносились звуки веселья. Кто-то шел по дороге, топая ногами и насвистывая «За радугой».
[37]
Мы все насвистывали «За радугой» этим летом – возможно, самым трагическим летом в нашей истории.
Я заметил, что оставил машину на улице, но не стал отводить ее в гараж. Не желая ничьей компании, я поднялся к себе в спальню, закрыл дверь и включил свет.
Все здесь было знакомым – старое моррисовское кресло
[38]
и портрет Лоры, матери Тома, над кроватью. Том и Белл слушали внизу по радио «Если бы ты была единственной девушкой в мире».
На полках стояли знакомые книги, но этим вечером я к ним даже не прикоснулся. Раздевшись, я облачился в ночную рубашку, халат и шлепанцы.
«Люк Кроксли, – обратился ко мне внутренний голос, – ты должен покончить с этой нелепой ситуацией».
«Вот как? И каким же образом?»
«Руководствуясь имеющимися фактами, определить, как эти двое умудрились исчезнуть на краю утеса, словно мыльные пузыри, и как они были убиты».
«Едва ли я смогу это сделать, когда сам сэр Генри Мерривейл признается в собственном бессилии».
«Так или иначе, это должно быть сделано, – твердил голос. – Начни с бесспорных фактов…»
Опустившись в моррисовское кресло, я набил разрешенную мне раз в день трубку и закурил. Когда она погасла, я снова набил и зажег ее, чувствуя вину и в то же время бодрящее ощущение свободы.
Том поднялся к себе в начале двенадцатого. Я боялся, что он обратит внимание на количество дыма в комнате, но он лишь через дверь пожелал мне доброй ночи. Спустя несколько минут в дверь постучала Белл и вошла, неся чашку на блюдце.
– Я приготовила вам горячий овальтин,
[39]
док, – сказала она. – Обещаете выпить его перед сном?
– Да, если вы настаиваете.
– Но вы должны выпить его прежде, чем он остынет.
– Хорошо, обещаю.
Она поставила чашку на столик возле кресла.
– Слушайте, док, карты выпали против вас. Почему бы не сдаться? Скажите завтра то, что они от вас хотят.
– Пожалуйста, ложитесь спать!
– Ладно, старичок. Между прочим, как насчет нашей подружки Молли Грейндж?
– А она тут при чем?
– Думаю, вы заметили, что она по уши влюблена в Пола Феррарса?
– Конечно заметил.
– Ну, – вздохнула Белл, – надеюсь, ей больше повезет с ее дружками, чем мне с моими. Доброй ночи.
Она вышла, хотя, похоже, собиралась сказать что-то еще. Белл, несомненно, нуждалась в утешении, но я был настолько эгоистичен, что выпроводил ее.
Как вы догадываетесь, я дал овальтину остыть. Закурив очередную трубку, я позволил фактам развертываться передо мной как на экране, покуда часы продолжали тикать в тишине.
