Резкий звонок в дверь квартиры в одно мгновение избавил всех от какого-то гипнотического эффекта, который производил голос Соара. Свет и тень изменились и перемешались. Место приняло еще более обыденный вид, когда Филипп Китинг подошел к двери и сообщил, что прибыли Альфред Бартлетт, слуга, и У. Гладстоун Хаукинс, официант, и они готовы к допросу, а кроме того, из Уайтхолла от мисс Ффоллиот Г. М. передали записку.
– Мы, в принципе, не возражаем время от времени послушать рассказы про привидения, – радушно сказал Мастерс Соару. – Мы с сэром Генри к ним привычны. Но в качестве свидетельства – нет. Должен также предостеречь вас, что у миссис Дервент железное алиби на время, когда было совершено реальное убийство. Кстати, вам она нравится?
– В достаточной мере.
– А мистер Дервент? Как насчет него? Он выглядит очень молчаливым джентльменом; и, строго между нами, хотел бы я знать, что он делал вчера после полудня в пять часов…
– Я могу вам сказать, что он делал, – заявил Соар.
– Да, сэр?
– Он сидел в комиссариате полиции.
Это был один из тех немногих моментов, когда Мастерс позволил себе, будучи при исполнении, выругаться. Он сказал только одно слово, но сказал его с яростью. От легкого раската грома снова вздрогнули стеклянные предметы в квартире, теперь уже стало так темно, что едва ли можно было что-то разглядеть. Мастерс посмотрел на Г. М., который разрывал конверт.
– Вы совершенно правы, – произнес старший инспектор. – Кто-то действительно смеется над нами… Вы уверены в том, что говорите, мистер Соар?
– Нет. К несчастью, меня с ним не было. Но я не думаю, что Дервент лгал. Вы тоже могли слышать, что он пытался снова открыть дело Дартли.
– Значит, так, дело Дартли. Я сам об этом думал. Вот что, сэр, – Мастерс вытянул указующий перст, – вас не поражает как определенная странность, что, когда убили мистера Дартли, в комнате оказались чашки с узором из павлиньих перьев, и когда убили мистера Китинга, рядом с ним была скатерть с узором из павлиньих перьев, а главное, что все-таки вещи попали на места преступлений из вашего магазина?
– Разумеется, это поражает меня, как нечто странное, – резко ответил Соар, – но я не могу это объяснить.
– Вы когда-нибудь слышали о тайном обществе под названием «Десять чайных чашек»?
Соар проницательно посмотрел на него:
– Опять старая песня, инспектор? Нет, я никогда не сталкивался с этим, но совершенно не удивлюсь, если в деле обнаружится нечто подобное. До меня доходили отрывочные слухи…
– Все виды слухов нам пригодятся, – заметил старший инспектор. Он посмотрел не без подозрения на Филиппа Китинга, который упрямо кивнул, потом опять на Соара. – Вот как обстоит дело. И что мы не можем пока понять, что вся эта чепуха означает. Если она ничего не означает, значит, так тому и быть. Эти павлиньи перья, это воздержание от курения и в особенности эти инфернальные чайные чашки. Мы что-то слышали о «религиозном» обществе. Но какое отношение могут к нему иметь чайные чашки?
– Разве вы не можете отважиться предположить?
– Не предположить. Это чересчур… грм… доморощенное дело для меня, сэр. В чем состоит вред или значение чайных чашек? Вы говорите мне «чайная чашка», и я сразу представляю огонь в камине, дом, хорошую чашку чая с большим количеством сахара и молока – самые обычные вещи. Никакого отношения к опасности или убийству это не имеет. Вот если бы это было что-то похожее на ту уродливую серебряную коробку, которую мы с сэром Генри однажды обнаружили в доме лорда Мантлингза…
– Точно, – внезапно заявил Соар, – у вас, мистер Мастерс, воображение, достойное школьника. Боюсь, это именно так. Вы видите нечто зловещее только в скрещенных кинжалах или окровавленных руках. Но подумайте снова. Вы что-нибудь знаете об истории чая?
– Истории чая? Нет. Кроме разве… подождите минутку… это заключение о чайных чашках из музея Южного Кенсингтона… Оно у меня где-то было. Там еще говорилось: «Это, конечно, не чайные чашки, поскольку чай не был известен в Европе до середины семнадцатого века».
– Это не совсем так, инспектор. Чай привезли в Европу из Китая, когда Китай начал торговать с Португалией и Италией в 1517 году, что делает дату, к которой относятся чашки, вполне логичной. То есть чай в Европе был уже известен, хотя и не получил еще широкого распространения. Видите ли, то, что для нас сейчас приятный повседневный напиток, когда-то представлялось секретным, опасным и экзотическим зельем. Разве вы не знаете, какие протесты были из-за чая в Англии даже в начале восемнадцатого века? Один писатель-медик клялся, что чай так же вреден, как опиум. Или вы не знаете, что чай способен вызывать галлюцинации, правда, это относится к зеленому чаю, или не слышали истории Ле Фану – человека, который к нему пристрастился?
Лицо Мастерса приобрело несколько иной оттенок.
– Вот что я скажу! – запротестовал он. – Вы же не собираетесь убеждать меня, сэр, что в шестнадцатом веке группа итальянцев собралась вместе и образовала тайное общество, чтобы пить чай, словно старые девы в кружке кройки и шитья? Я в это не верю.
– Это шокирует вашу романтическую душу? – поинтересовался Соар, вбивая гвоздь в голову так точно, что Мастерс заворчал. – Ну хорошо, успокойтесь, инспектор. Это был чай совершенно отличный от того, который известен нам. Если я прав в моих допущениях, это был зеленый чай, приправленный опиумом. Вы читали книгу путешествий Гарднера «Цыганский язык»? В верхней Бразилии он обнаружил маленькую португальскую колонию, очень древнюю и вырождающуюся, в которой была принята такая практика. Я не знаю, какие секреты могли прокрасться из Лиссабона, Милана или Толедо сотни лет назад, чтобы заползти в дыры и углы современного Лондона. Я ничего не знаю о Десяти чайных чашках или о том, какие ритуалы с ними практиковались, но я знаю, что в период их изготовления, предположительно с 1525 по 1529 год, в Южной Европе была необычайно активна инквизиция. Не менее чем в четырех случаях группы по десять человек – пять мужчин и пять женщин – были приговорены к повешению и сожжению, и никаких деталей судебных процессов над ними не разглашалось. Подумайте над этим.
Поллард взглянул на Г. М., который не произнес ни слова с тех пор, как получил из офиса письмо. Он сидел прикрыв глаза рукой, настолько далекий от всего, что говорил Соар, что сама его неподвижность вызывала тревогу. Наконец Г. М. отвел руку от глаз и проговорил:
– Должно быть, я уснул. Мастерс, Боб, давайте-ка выйдем в коридор. Я хочу сказать вам словечко. – И, тяжело дыша, он похромал в коридор.
Старший инспектор и Поллард последовали за ним. Г. М. закрыл дверь, затем развернул записку, написанную почерком его секретарши.
– Это пришло с первой почтой сегодня утром, но ты не вскрыл свою почту. Думаю, тебе лучше взять это.
В сером свете от окна в конце коридора они увидели отпечатанные слова, и восклицание старшего инспектора Мастерса прозвучало, словно рык.
