Поэтому я закурил и вернулся к вилле, как можно громче шаркая ботинками.
Когда я постучался, за дверью послышался смятенный шум, а потом наступила мертвая тишина, пронизанная болезненным напряжением слов, которые никогда не будут произнесены. Дверь открыла пожилая женщина в капоре и переднике. Затем она скрылась. В комнате все еще чувствовалось напряжение, и его не снимали уютно мерцающие свечи в серебряных подсвечниках над креслами с голубыми подушками. С дивана спокойно поднялась Шэрон в серебристом платье; казалось, она целиком поглощена рассматриванием длинного столбика пепла на кончике сигареты.
— О! Проходите! Вы, конечно, знакомы с месье Вотрелем? — При слове „конечно“ ее ресницы слегка дрогнули, а голос едва заметно повысился.
Она подошла ко мне поздороваться, тихо обойдя отвергнутого Вотреля, который застыл возле камина как изваяние. Свечи бросали на его бледное лицо колеблющийся свет. Он держал в протянутой руке пачку листов с таким растерянным видом, словно его поймали на воровстве.
— Эдуар, положите их на полку, — улыбнувшись, предложила Шэрон. — Я посмотрю, когда будет время… Представляете, дорогой мой! Вотрель написал удивительно интересную пьесу! Правда, старина?
Я произнес несколько вежливых слов, положил шляпу на столик у двери, гадая о том, как рухнет отверженный Вотрель. А тот напрягал все душевные силы в попытке овладеть собой, так что вокруг воздух едва не искрился от напряжения, а странный и тихий смех Шэрон все только усугублял. Такой же смех я слышал однажды в Мадриде. Тогда во внезапно наступившей тишине бык медленно поднял голову и обвел арену налитыми кровью глазками — как сейчас Вотрель. Он сунул рукопись в карман, расправил плечи и медленно направился ко мне. Помню, я подумал: „Здоровый парень, не меньше ста восьмидесяти футов. Если двинет, то сразу свернет мне челюсть. Нужно держаться подальше от мебели…“ Какое-то мгновение его строгое лицо было обращено на меня. В кривой усмешке обнажились его редкие зубы, измученные глаза беспокойно забегали. У меня тяжело колотилось сердце, словно ударяясь о ребра. От возбуждения я весь дрожал, глаза застилало туманом. Он сделал еще шаг, и моя дрожь утихла, как по сигналу колокола. Я весь напрягся, ожидая удара… Он усмехнулся своей зловещей и презрительной улыбкой и издевательски поклонился. Затем с холодным и бесстрастным видом подошел к дивану и взял шляпу, трость и пальто.
— Я не намерен устраивать сцену ревности, — спокойно сказал Вотрель. — Это было бы глупо и бессмысленно. Надеюсь, мадемуазель, вы не станете возражать, если я выйду через заднюю дверь? Моя машина стоит в переулке за вашим домом.
После его ухода силы вдруг оставили меня, и все вокруг я видел словно во сне. Этот здоровенный парень мог запросто вышвырнуть меня из комнаты, но он колебался, будто испытывал какую-то внутреннюю горечь, какую-то бесполезность, которая, казалось, превращала всю его жизнь в цепь поединков, из которых он всегда выходил побежденным. Я почувствовал прикосновение Шэрон и опять услышал ее легкий тихий смех.
Мы больше не говорили об этом. Это ушло, исчезло в весенней ночи, как будто никогда не существовало. Но когда мы сидели на диване при свечах, за танцующими языками пламени мне все виделась усмешка Вотреля. И один раз, когда я посмотрел в окно за диваном, мне почудилось, что он стоит в лунном свете, подняв руки в странной пантомиме. Окно выходило в темный сад, где среди деревьев сияли китайские фонарики. Но он стоял на лужайке у ворот в серой каменной стене. За исключением этого странного, растерянного взмаха рук, он был таким же неподвижным, как окружающие его деревья. Затем мне показалось, что за его спиной медленно открылись ворота…
— Выпьем аперитива? — услышал я голос Шэрон и обернулся.
Комната была окутана покоем и уютом. Цветы и свечи, душистый ветерок из сада, мягко колышущий шторы, голубые кресла, диван и слабая улыбка Шэрон. Я не отрываясь смотрел на ее очаровательное лицо, обрамленное двумя полукрыльями тяжелых золотистых волос… (Кажется, в саду раздался слабый крик? Нет, ты просто нервничаешь, вот и все!)
Над домом тихо шелестела молодая листва. Белые плечи в серебристом платье, влажные блестящие глаза, быстрый взгляд в сторону, маленькая прядка волос, опустившаяся на ее пылающее лицо, когда она повела головой, — что-то захватывающее дыхание спустилось на нас из высокой пустоты ночи, от этой улыбки Моны Лизы при свечах. Служанка принесла поднос с бокалами. Я выпил один коктейль, другой, не отводя взгляда от озорных глаз Шэрон и ощутив всеми клеточками тела легкое прикосновение ее пальцев, когда я взял у нее бокал, чтобы поставить его на столик.
Мной овладела теплая истома на этом диване, чей шелковистый бархат на ощупь так напоминал нежную девичью руку. Мы выпили по третьему коктейлю и рассмеялись — и одновременно заметили, как это бывает, что оба ничего не ели с самого утра. Мы закурили (никогда в жизни мне не было так уютно), и сама мысль о том, что я должен быть бесстрастным детективом, деловито анализирующим обстановку, показалась мне фантастической бессмыслицей. Наверное, я высказался на этот счет, потому что она ответила:
— О, детективы, да! Но вы ведь не детектив, правда? Мне нравится читать про них. Я не могу пройти мимо китайской прачечной, чтобы не подумать, будто ее хозяин следит за мной своими раскосыми глазами, или мимо зловеще насвистывающего подозрительного типа из Бирмы…
— А потом еще эти ужасно ядовитые гадюки из Швейцарского Конго, — поддакнул я. — Их называют претцелами,
[12]
потому что они свертываются клубочком и имеют такой удобный для маскировки цвет желтоватой соли — ее можно послать жертве в безобидной коробке. Сакс Ромер говорит, что есть только один способ определить наличие этой змеи. Нужно обязательно пить пиво рядом с претцелами, потому что при запахе пива эта гадюка издает слабое, но все-таки слышимое причмокивание, и тогда ее можно схватить клещами и вышвырнуть в окно. Сакс говорит, что ему рассказал об этом один старый следователь из Скотленд-Ярда, который каждую ночь находил их у себя в постели.
— Да! И еще эти мафиози… Я просто обожаю про них читать. У них такие звучные имена вроде Оранжевый Осьминог или Зубодробилка! У Эдуара в пьесе есть один такой тип. Он контролирует организацию, напоминающую знаменитый Благотворительный отряд по защите лосей. И в конце оказывается инвалидом, который может передвигаться только в кресле на колесиках. Берегитесь этих инвалидов в креслах на колесиках. Они такие хитрые и коварные…
„У Эдуара в пьесе есть один такой тип“. Среди беззаботной болтовни это предложение прозвучало мрачно, и я замолк. Смешинки в ее глазах исчезли, и снова у меня в голове раздался стук закрываемых ворот и крадущиеся в темноте шаги: „Прочь от проклятого места, прочь! Но на этот раз…“ „У Эдуара в пьесе есть один такой тип“.
— Вот как! — как можно небрежнее сказал я. — Значит, это детективная пьеса?
— Что за детективная пьеса?
— Которую написал Вотрель.
Она выглядела такой очаровательной, когда вот так приоткрыла губы:
