— И позволишь ему вывести тебя из себя?
Билл сел на диван, достал сигарету и закурил, хотя нигде не видел пепельницы.
— Как бы я хотел, дорогая, чтобы твой портрет написал Леонардо! — промолвил он. — Его обнаженные не знают себе равных. Рубенс, на мой взгляд, чересчур…
Двойные двери в прихожую внезапно распахнулись. Достоинство, очевидно, не позволяло Хэтто двигаться слишком быстро. Тем не менее, прежде чем Билл понял, что произошло, сигарету проворно извлекли из его пальцев.
— Мистер Херст не позволяет курить в этой комнате, сэр, — объяснил Хэтто, шагнув назад. — Вы поступили разумно, отдав сигарету. В противном случае последствия могли быть весьма неприятными.
Поднявшись с дивана, Билл вставил в рот другую сигарету, зажег ее и выпустил дым в лицо Хэтто.
— Хотите попытаться забрать и эту? — осведомился он. Слова эти прозвучали как первый вызов.
— Одну минуту, мистер Лоренс. — Повернувшись с чисто церковной торжественностью, Хэтто вышел в коридор, держа сигарету на расстоянии, словно какой-то опасный и загадочный предмет. Вскоре он вернулся.
— Ну? — продолжал подстрекать его Билл.
— Забрать у вас сигарету, мистер Лоренс, не составило бы труда. Но я мог бы причинить вам некоторую боль.
— У меня прямо кровь стынет в жилах! — усмехнулся Билл.
— Ваш дядя, сэр, глубоко привязан к вам. Я бы не стал делать вам замечание без его указаний. Однако мне придется…
Хэтто оборвал фразу. За закрытыми дверьми послышался звон колокольчика.
— Можете пройти в гостиную, — сообщил Хэтто. — Мистер Херст любезно согласился принять вас. Надеюсь, мистер Лоренс, вы не поступите опрометчиво, давая знать мистеру Херсту, что вы курили.
— Моя опрометчивость вошла в поговорку. — Никогда не обращавшийся со слугами надменно, Билл властно приказал Хэтто: — Откройте двери.
Хэтто повиновался и шагнул в сторону.
— Мисс Джой Теннент, — доложил он. — Мистер Лоренс Херст.
Они очутились в большой квадратной комнате с так же прикрытым световым люком. Вдоль стен тянулись ряды открытых книжных полок. Возле двойных дверей в дальней стене горела настольная лампа под черно-белым абажуром.
— Можете подойти, — послышался негромкий голос, — но умоляю не прикасаться к адамовскому
[17]
столику в центре комнаты.
Марджори посмотрела на маленький столик, стоящий на мягком черно-белом ковре. На нем находилась шахматная доска из слоновой кости с резными фигурами из светло-зеленого и темно-зеленого жадеита, высотой не менее четырех дюймов.
— Если это вас интересует, — продолжал меланхоличный голос, — шахматы относятся к эпохе династии Минь
[18]
— нашему четырнадцатому веку. Малейшее повреждение будет неисправимым. Справа от столика стоит диван. Подойдите к нему, мисс Теннент, и сядьте лицом ко мне. А ты, Лоренс, иди налево и сядь на стул рядом со мной. Поторапливайтесь!
Правее третьих двойных дверей и настольной лампы с черно-белым абажуром восседал хозяин дома в точно таком же кресле, как на портрете.
— Не задерживайтесь! — снова произнес голос.
Все трое улыбались, хотя Билл ощущал жгучую ненависть к старику в толстых очках и с тонким ртом, который шевелился, не открываясь, словно рыбьи жабры. Ему казалось, что такие же волны ненависти исходят и от мистера Херста.
Сидя на диване из мягкой белой кожи с черными по краям подушками, Марджори с заинтересованным видом склонилась вперед. Билл курил, не поднимая взгляда.
— Могу обрадовать вас, дорогая моя, — обратился Гей к Марджори. — Вы мне очень нравитесь. Я боялся, что выбор моего бедного мальчика окажется неудачным. Но вы очаровательны и вполне можете быть представлены в обществе.
«Найдется ли на земле хоть одна женщина, — подумал Билл, — которая не выйдет из себя, услышав столь снисходительный комплимент?»
Однако Марджори отлично играла свою роль.
— Очень рада, что вы меня одобряете, — отозвалась она.
— Безусловно, дорогая. Тем не менее… — глаза под толстыми стеклами злобно блеснули, — могу лишь надеяться, мисс Теннент, что бедный мальчик не разочарует вас и не разобьет вам сердце.
— Разобьет мне сердце? Но почему?
— Увы, — продолжал мистер Херст, — ныне я одинокий старик. Но долгие годы я был наставником Лоренса. Он пугался самой невинной шутки и отставал в учебе — возможно, не столько из-за отсутствия ума, сколько из чистого упрямства. Должен с сожалением признать, что он был лгуном и трусом. К примеру, припоминаю один случай… — И он с удовольствием пустился в повествование, напоминающее скверный анекдот.
Бросив сигарету в пепельницу, Билл внимательно изучал «дядю». Мистер Херст, в довольно грязноватом вечернем костюме с орденом, восседал на фоне книжных полок с яркими корешками.
Голубое шелковое одеяло полностью скрывало его ноги, доходя до пола. Билл видел руки под голубой тканью, прижимающие ее к бокам кресла. Но как пальцы Гея могли проникать сквозь подлокотники?
Внезапно Билл нашел ответ. Кресло в действительности было инвалидным, с колесами на спицах, а не подлокотниками. Однако старый сатир не желал обнаруживать свое бессилие перед Марджори.
— Как видите, дорогая, — закончил Гей, — он был жалким плаксой. Естественно, его родители не могли поверить, что я напугал его, надев маску из папье-маше с голубыми прыщами и открытым ртом, изображая жертву Великой чумы 1666 года.
[19]
Не удивлюсь, если и вам это покажется невероятным. Иногда я сомневался в его рассудке.
— Но, мистер Херст, — запротестовала Марджори, — вы говорите, что тогда ему было всего восемь лет. И вы не видели его с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать.
— Это правда, дитя мое.
— Но разве люди не меняются? Разве трус в играх не может стать героем в реальной жизни?
— Приятный вымысел для невзыскательного читателя, дорогая моя. Юный олух может измениться внешне, но характер остается тем же.
Вытянув шею, он впервые удостоил взглядом мнимого племянника.
Билл уже знал, как ему действовать. Он должен использовать речевые обороты и жесты Лэрри Херста, смешивая их со своими собственными, дабы ошибки не были заметны.
— Ну, старина? — Стекла очков блеснули, а тон вновь стал покровительственным. — Как поживаешь?
— Не так уж плохо, дядя Гей, — ответил Билл, ерзая и опустив глаза, как сделал бы Лэрри Херст. — Рад вас видеть.
