Мисс Минерва положила руку на плечо Джона, и когда она снова заговорила, ее голос, обычно столь ясный и уверенный, дрожал.
– Да, здесь в Гонолулу, мне, молодой девушке, улыбалось счастье. Стоило мне протянуть руку, и оно было бы моим, но что-то, что-то… Бостон удержал меня, и счастье ускользнуло.
– Ну, еще не поздно! – попробовал утешить ее Джон.
Она сделала отрицательный жест головой.
– И он в тот знаменательный вечер пытался убедить меня в этом. Но в его тоне была какая-то нотка… И хотя я живу на Гавайских островах, но не совсем потеряла голову. Молодость не вернуть, что бы ни говорили здесь люди. – Она пожала ему руку и встала. – Когда пробьет твой час, Джон, не будь таким дураком…
Мисс Минерва поспешным шагом пошла по направлению к дому, и Джон смотрел ей вслед с чувством какой-то совершенно новой симпатии.
– Мистер Уинтерслип, вам телеграмма! – сказал подошедший к нему Хаку. – Человек ждет денег за доставку.
Это была телеграмма из Дес Мойнес, подписанная начальником почтамта: «Фамилия Сэлэдин нам совершенно неизвестна».
Джон бросился к телефону. Дежурный чиновник полицейского управления сообщил, что мистер Чан уехал к себе домой на холм Пенн Боул. Через пять минут Джон уже мчался к нему в автомобиле.
Глава XIX. Неудачное похищение
Чарли Чан жил в бунгало, робко прилепившемся к склону холма Пенч Боул. У входа Джон остановился и бросил взгляд на Гонолулу. Город напоминал огромный мерцающий сад, окруженный амфитеатром гор. Дивная картина! Но сейчас некогда было наслаждаться красотой природы, и Джон поспешно зашагал по дорожке.
Китаянка, по-видимому, прислуга – ввела его в мрачную гостиную. Сыщик был занят игрой в шахматы; увидев гостя, он с достоинством встал. Чан был в длинном темно-красном шелковом халате с широкими рукавами и высоким стоячим воротником. Из-под халата выглядывали широкие панталоны из того же материала, а на ногах были шелковые туфли с толстыми войлочными подошвами. Теперь он казался воплощением восточного человека, приветливого и благосклонного, но сдержанного и скрытного.
– Вы оказали моему жалкому домишке неслыханную честь! – приветствовал его китаец. – Этот лестный для меня момент делается для меня еще лестнее благодаря возможности представить вам моего старшего сына. – И он сделал знак своему партнеру выступить вперед. Джон увидел худощавого, желтолицего юношу с такими же янтарными глазами, как у Чана. – Мистер Джон Уинтерслип из Бостона любезно соблаговолили видеть Генри Чана. Когда вы входили, я давал ему урок шахматной игры, чтобы он играл потом хорошо и не осрамил нашего почтенного имени.
Мальчик отвесил почтительный поклон. По всей видимости, он принадлежал к той части молодого поколения китайцев, которая еще питает к родителям глубокое уважение. Джон тоже поклонился.
– Ваш батюшка – мой хороший друг, а с этого момента и вы! – сказал бостонец.
Чан сиял от восторга.
– Не соблаговолите ли присесть на этот мерзкий стул? Возможно ли, что вы принесли какие-нибудь новости?
– Не только возможно, но и наверное! – улыбаясь, ответил Джон, подавая ему телеграмму из Дес Мойнеса.
– Чрезвычайно интересно! С улицы слышится шум дорогого автомобиля. Это ваш прекрасный экипаж?
– Да, я приехал на автомобиле.
– Прекрасно! Поспешим к дому полковника Хэллета, совсем недалеко. Прошу извинить мое исчезновение, я должен надеть подобающий костюм.
Оставшись наедине с мальчиком, Джон стал искать темы разговора.
– Вы играете в гольф? – спросил он его. Глаза мальчика вспыхнули.
– Не очень хорошо; но надеюсь научиться лучше играть. Мой двоюродный брат Милли Чан большой знаток этой игры. Он обещал научить меня.
Джон оглядел комнату. На задней стене висел свиток с поздравлениями, по-видимому, новогодний подарок от нескольких знакомых. На противоположной стене красовалась лишь одна-единственная картина, написанная на шелке и изображавшая птичку на ветке яблони. Восхищенный ее простотой, Джон подошел к ней ближе.
– Прелестно! – сказал он.
– Говоря словами древних китайцев, картина – это песня без слов! – проговорил мальчик.
Под картиной стоял четырехугольный стол с двумя лакированными стульями по бокам. Несколько столиков из тикового дерева были расставлены по комнате; на них красовались голубые и белые вазы, фарфоровые кружки для рисового вина, карликовые деревья. С потолка свешивались матово-золотистые фонарики, пол был покрыт тусклым ковром. И снова Джон почувствовал, какая пропасть разделяет их с Чарли Чаном. Но вот появился сыщик в костюме, сшитом в Лос-Анжелесе или Детройте. Они вышли и, сев в автомобиль, поехали к Хэллету.
Полковник в пижаме отдыхал на веранде.
– Так поздно и еще на ногах. Что-нибудь случилось?
– Конечно! – отвечал Джон, садясь на предложенный стул. – Дело идет об одном человеке по имени Сэлэдин…
При упоминании этой фамилии Хэллет бросил пытливый взгляд на Джона. Бостонец рассказал ему все, что он знал о Сэлэдине, его пребывании в отеле «Рифы и пальмы», его коммерческих делах и трагической потере вставной челюсти. Затем Джон передал королю сыщиков телеграмму из Дес Мойнес. Тот пробежал ее глазами и спокойно разорвал в клочки.
– Оставьте в покое этого парня! – проговорил он.
– Что? Что вы сказали? – прохрипел возмущенный Джон.
– Я сказал, оставьте его в покое. Я ценю вашу энергию, но в данном случае вы идете по неверному пути. Когда вы принесете мне действительно веские доказательства – дело другое. Достаньте мне часы-браслет, и я начну действовать.
– Вы неоспоримое начальство! – произнес с поклоном Чан.
Джон довез Чана на автомобиле до его бунгало. Прощаясь с ним, бостонец сказал:
– Сэлэдин был моей последней попыткой выяснить дело.
Китаец мельком взглянул на Тихий океан, залитый лунным светом.
– Каменные стены окружают нас! – мечтательно произнес он. – Но мы движемся по кругу в поисках выхода. Миг открытия скоро наступит.
– Мне хотелось бы верить вам, Чан. Чан усмехнулся.
– Терпение есть очень милая добродетель. Так мне кажется. Но, быть может, так говорит мой восточный ум, Ваша раса рассматривает терпение с брызжущим через край недоброжелательством. До свиданья!
Дома Джона ждала телеграмма от Агаты Паркер, посланная с какой-то фермы в Уайоминге.
«Ты с ума сошел! Я нахожу запад некультурным и жить там не намерена».
Джон рассмеялся. Да, может быть, он действительно сошел с ума. Он опустился в кресло на lanai и старался додумать до конца свою мысль. Бостон, контора, художественные выставки, театр, спорт. Сенсация, связанная с новым выпуском облигаций. Теннис в Лонгвуде, чай из дорогих чашек в мрачных старинных салонах. Неужели бросить это все – безумие. Но тут он вспомнил слова мисс Минервы: «Когда пробьет твой час…» Задача сложная, а здесь, в стране, где цветет лотос, она особенно, трудна для разрешения. Джон зевнул и решил пойти спать. Сорок восемь часов, данные ему для отъезда, давно уже истекли, но не случилось ничего особенного.
