Он был отвлечен от задумчивости звуком чьих-то шагов по доскам причала. Подняв голову, он увидел огромную тушу Джорджа, который стоял, уперев руки в бедра.
— Господи! И мне нужно сойти на эту хлипкую скорлупку?! Ну ладно, валяйте, делайте свое черное дело.
— Не сейчас, дружище. Садитесь на середину банки и придерживайтесь наветренной стороны.
— Я даже не могу сесть там, где хочу? Я всегда считал это дурацким делом.
— Садитесь там, где я сказал, — здесь безопаснее, лучше обеспечивается равновесие лодки.
— Ах, безопаснее? Ну, тогда ладно. О'кей, учитель, посторонитесь.
Феликс поднял кливер, затем грот-парус: усевшись на корму, он двумя ловкими движениями туго натянул с левого борта кливер и закрепил его скользящим узлом, затем, как только он натянул грот-парус, лодка поймала ветер и начала плавно отдаляться от причала. Яхта скользила легко и свободно, ветер, задувавший с правого борта, беспрепятственно носился по всему речному пространству. Упершись ногами в ящик киля, руками вцепившись в планшир, Джордж Рэттери следил, как мимо проплывает мельница; он никогда не видел ее с этой стороны: оказалось, с реки старая мельница смотрится очень живописно, но по всему было видно, дела там идут неважно. За кормой оставалась пенная полоса, нос яхты легко рассекал волны, словно нож масло. Приятно было скользить вот так по воде, наблюдая, как, словно на медленно движущейся кинопленке, уплывают вдаль дома на берегу. Опасения Джорджа стали утихать: его забавляло, как ловко Феликс управляется с канатом и румпелем, все время поглядывая назад через правое плечо, делая вид, что управлять яхтой — очень сложное дело. Он сказал:
— Всегда смотрел на парусное дело как на какое-то волшебство. Хотя теперь нисколько этого не замечаю.
— Да, со стороны все выглядит довольно просто. Но подождите, когда мы… — Феликс снова оглянулся назад. — Хотите испробовать силу своих рук, когда доберемся вон туда, на простор?
— Такой новичок, как я? — Джордж весело рассмеялся. — А вы не боитесь, что я переверну лодку?
— Все будет в порядке, если вы будете полностью меня слушаться. Смотрите: «румпель вверх» — вот так, «румпель вниз» — в другую сторону. Всегда держите румпель вниз, когда чувствуете, что лодка кренится, — это поставит вас на ветер, видите, и обезветрит паруса. Только не слишком резко, а не то окажетесь в бейдевинде…
— В бейдевинде! Господи! Прямо как старший брат!
— А когда идете против ветра, лодка начинает сбиваться с курса, и вы оказываетесь в полной власти любого порыва, который ударяет вас в борт, так что вы снова уходите от ветра.
Джордж усмехнулся, показав свои крупные белые зубы; в эту секунду он выглядел в точности как карикатура на типичного англичанина: самодовольный вид голодного напыщенного дурака.
— Что ж, все это мне кажется проще пареной репы. Понять не могу, с чего тут так важничать.
Феликса охватило невероятное раздражение. Ему захотелось заехать кулаком в эту самодовольно ухмыляющуюся физиономию. Когда его посещало такое настроение, его буквально подмывало — не непосредственно обрушиться на его причину, но пуститься во все тяжкие, будь он в машине или на паруснике, что граничило уже с полнейшим безрассудством и до смерти пугало его компаньона. И сейчас, оглянувшись назад и заметив приближающийся шквал, он подтянул грот-парус. Яхта тут же круто накренилась, как будто мачту толкнула чья-то гигантская рука. Резким рывком он выдвинул киль вниз. Вихрь брызг перехлестнул через планшир, когда яхта отклонилась от ветра и встала прямо, стряхнув с себя волну, как отряхивается собака, выйдя из воды. Из уст Джорджа вырвалось проклятие, когда он испытал первый сумасшедший рывок и опасный крен лодки. И Феликс с бешеным наслаждением наблюдал, как этот крупный мужчина позеленел от страха, глядя на него с тревогой, полностью утратив глупую бесшабашность.
— Слушайте, Лейн, — начал Джордж. — Лучше мне…
Но Феликс, невинно улыбаясь, чувствуя, как соскочило с него мгновенное раздражение, казалось, был вполне искренне восхищен столь блестяще выполненным маневром и сказал:
— О, это еще что! Не стоит так волноваться. Мы всегда это проделываем, когда не можем поймать ветер в грот-парус и начинаем менять курс.
— В таком случае я лучше выйду на берег и пройдусь пешком. — Джордж напряженно хохотнул.
«Этот маленький трюк, — подумал он, — был сделан, чтобы напугать меня, но я не должен подавать ни малейших признаков страха — ведь на самом деле я нисколько не испугался, кто, к черту, это сказал? Значит, „не стоит так волноваться“? Гм…»
Через некоторое время они приблизились к шлюзу. На правом берегу перед домиком смотрителя шлюза был разбит пышно цветущий сад — георгины, розы, шток-розы, красный лен, густые ряды которых колыхал ветер, — маленькая армия, наряженная в сверкающие разноцветные мундиры. Старый смотритель приблизился к ним шаркающей походкой, на ходу попыхивая короткой трубкой, и остановился, прислонившись к толстому бревну, которым открывал ворота шлюза.
— Доброе утро, мистер Рэттери. Нечасто увидишь вас на реке. Отличный сегодня денек, чтобы пройтись под парусом.
Они ввели яхту в шлюз, створки его медленно разошлись, вода начала с шумом извергаться наружу, и лодка опускалась все ниже и ниже, пока над стенками шлюза не осталась видна только верхняя часть грот-мачты, и они оказались заключенными между его высокими стенами, поросшими скользкими на вид водорослями. Феликс Лейн старался побороть все растущее нетерпение: приблизительно в миле за этими деревянными воротами лежит последний поворот, он стремился поскорее туда добраться, пройти его, доказать, что его расчеты были правильными. В теории это казалось пустячным делом, но когда дойдет до самого дела? Например, допустим, что Джордж на самом деле умеет плавать? Река с грохотом проникала сквозь шлюз, как стадо мчащихся буйволов, прокладывая себе дорогу через ворота, но Феликсу она казалась слабым ручейком — как песок, медленно просыпающийся в песочных часах. Теперь вода в шлюзе, наверное, уже достигла уровня реки за воротами, но проклятый Джордж все еще ныл что-то смотрителю, мучительно продлевая ожидание Феликса, казалось, он оттягивал и свой конец.
«Господи, — с отчаянием думал Феликс, — долго еще? Так мы проторчим здесь целый день: ветер может упасть раньше, чем мы доберемся до места». Он исподтишка взглянул на небо. Над головой все еще неслись тучи, появляясь из-за горизонта и скрываясь на другом конце неба. Потом кинул быстрый взгляд на Джорджа: черные волоски, густо покрывавшие тыльную сторону его ладоней, родинка на его предплечье, высокомерно задранный локоть, когда он держал перед собой зажженную сигарету. В этот момент Джордж имел для него не больше значения, чем мертвое тело для патологоанатома, которое он готовится вскрыть: Джордж был только предметом, с которым нужно было что-то сделать. Возбуждение Феликса лишило его даже ненависти к этому человеку; в нем не осталось места ничему другому, кроме волнения и ощущения дико вращающихся окрестностей, которые он видел периферическим зрением, а в центре — глубоко спящее, необъяснимое спокойствие.
