— Обеденная посуда, конечно, уже была вымыта?
— Только бокалы и столовое серебро, хотя тарелки не все. Имейте в виду, Колесби — это местный коп — мог что-либо пропустить: я сам приехал сюда только сегодня рано утром, но…
— А вы знаете, что Кернс не возвращался в этот дом после того, как покинул его еще днем?
— В самом деле? И у вас есть этому доказательства?
— Н-нет, — пойманный врасплох, сказал Найджел. — Думаю, пока нет. Он сказал, что после неудачи на реке Рэттери отказался впускать его в дом даже для того, чтобы забрать свои вещи. Впрочем, это скоро можно будет выяснить.
— Возможно, — осторожно заметил Блаунт и задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Я думаю… да, пожалуй, нам нужно повторно осмотреть столовую.
4
Это была темная, мрачная комната, тесно заставленная мебелью из орехового дерева в викторианском стиле — стол, стулья и огромный буфет, — которая, очевидно, была предназначена для более просторного помещения и навевала представления об обильной и сытной пище за монотонной, скучной беседой. Угрюмая атмосфера дополнялась тяжелыми коричневыми шторами из бархата, поблекшими, но все равно угнетающими бордовыми обоями и картинами на стене, на которых изображались лиса, рвущая на части распотрошенного зайца (очень правдоподобно), удивительные рисунки омаров, крабов, угрей и лососей, лежащих на столе с мраморной плитой, и предки Рэттери. Судя по их заплывшим жиром физиономиям и толстым тушам, все они до одного скончались от апоплексического удара или от заворота кишок.
— Обжорство вновь возродилось во всем своем величии, — пробормотал Найджел, инстинктивно оглядываясь в поисках мятной соды.
Инспектор Блаунт стоял рядом с буфетом, задумчиво водя пальцем по его ядовито-желтой поверхности.
— Взгляните сюда, мистер Стрэнджвейс, — сказал он, указывая на липкий кружок — такой след мог быть оставлен бутылочкой с лекарством, чье содержимое стекло по внешней поверхности к донышку. Блаунт лизнул свой палец. — Что ж, — сказал он. — Интересно…
Он неторопливо достал шелковый платок ослепительной белизны, вытер палец и нажал кнопку звонка. Тут же появилась женщина — без сомнения, горничная, очень чопорная и замкнутая, с накрахмаленными манжетами и в высоком старомодном головном уборе.
— Вы звонили, сэр? — сухо осведомилась она.
— Да. Скажите мне, Анни…
— Меррит. — Ее тонкие, строго поджатые губы выражали недовольство полицейским, который осмелился обратиться к горничной по имени.
— Меррит? Тогда скажите мне, мисс Меррит, откуда здесь этот след?
Не поднимая взгляда, ибо она держала глаза опущенными, как монахиня, женщина сказала:
— Тоник… последний тоник хозяина.
— А, да… Угу… И куда делась бутылка?
— Не могу сказать, сэр.
При дальнейших расспросах удалось выудить заявление, что последний раз Меррит видела бутылку в субботу после ленча; она не заметила, стояла ли она там, когда убирала после обеда.
— Он принимал его стаканами или ложкой?
— Столовой ложкой, сэр.
— А после обеда в субботу вы мыли эту специальную ложку вместе с остальными?
Меррит возмущенно вскинула голову.
— Я не мою, — холодно подчеркнула она, — я их убираю.
— Убирали ли вы ложку, из которой ваш хозяин принимал свой тоник? — терпеливо спросил Блаунт.
— Французский коньяк, неразбавленный, — усмехнулся Найджел.
— Да, сэр.
— И она была вымыта?
— Да, сэр.
— Жаль. А теперь посмотрим… э… не попросите ли вы свою хозяйку прийти сюда?
— Старая миссис Рэттери нездорова, сэр.
— Я имел в виду… А, ну может, это будет лучше… да, спросите мисс Лаусон, не согласится ли она уделить мне несколько минут.
— Легко понять, кто в этом доме хозяйка, — заметил Найджел, когда горничная вышла.
— Очень интересно. Это лекарство напоминает мне по вкусу одно тонизирующее средство, которое я однажды принимал, оно содержало рвотный орех.
— Рвотный орех? — Найджел присвистнул. — Так вот почему он не заметил горького вкуса. И он оставался здесь один целую минуту, когда остальные уже вышли. Кажется, вы куда-то продвинулись.
Блаунт искоса посмотрел на него.
— Все еще придерживаетесь идеи самоубийства, мистер Стрэнджвейс?
— Это не выглядит слишком надежной версией, если в этой бутылке действительно находился яд. Но как странно, что убийца избавился от бутылки! Он испортил возможность представить эту смерть как самоубийство.
— Иногда убийцы совершают очень странные вещи, вы не будете это отрицать.
— Однако кажется, это освобождает от подозрений нашего Феликса Кернса. То есть если…
Найджел прервался, услышав шаги за дверью. Вошедшая девушка казалась такой же неуместной в этой мрачной комнате, как солнечный луч на стене тюремной камеры. Ее пепельно-светлые волосы, белый льняной костюм и живые краски на лице словно отрицали все, что подразумевало это помещение — и в жизни, и в смерти. Даже если бы Феликс не сказал этого, Найджел все равно угадал бы в ней актрису по едва заметной паузе, которую она выдержала, остановившись в дверях, по заученной естественности, с которой она опустилась на стул, указанный ей инспектором Блаунтом. Блаунт представил Найджела и себя и выразил соболезнования мисс Лаусон и ее сестре. Лена приняла их с небрежным наклоном головы; очевидно, она так же, как и инспектор, горела желанием перейти к выяснению обстоятельств смерти. И при этом напряженно ждала результатов, подумал Найджел, заметив, как она нервно крутит пуговицу на жакете, а также нескрываемую искренность и прямоту ее взгляда.
Блаунт задавал свои вопросы мягко и спокойно, переходя от одного аспекта дела к другому, как доктор, пальпирующий тело пациента в ожидании судороги, которая покажет ему место, где коренится болезнь. Да, мисс Лаусон находилась в комнате, когда ее зятя посетил первый приступ боли. Нет, к счастью, Фила там не было: должно быть, он сразу после обеда поднялся наверх. Что делала лично она после того, как они покинули столовую? Ну, она была вместе с остальными, пока у Джорджа не начались эти ужасные боли: тогда его мать послала ее принести немного горчицы и воду — да, она точно помнит, что именно его мать предложила это, — а потом она стояла у телефона, пытаясь дозвониться до доктора. Нет, в промежутках между спазмами Джордж не сказал ничего такого, чтобы предположить, что случилось, — он лежал совершенно спокойно, и раза два казалось, что он заснул.
— А во время приступов?
Ресницы Лены опустились вниз, но недостаточно быстро, чтобы скрыть промелькнувший в глазах страх.
— О, он ужасно стонал и жаловался на мучительную боль. Это было ужасно. Он лежал на полу, свернувшись калачиком… однажды на машине я переехала кошку, и она… о, пожалуйста, не надо, я не вынесу этого!
