Ирма подбросила в пылающий камин большое смолистое полено и
повернулась к мужу:
– Не волнуйся, я завтра же найду другую прислугу.
Девчонка вела себя просто ужасно…
– Твоя вечная ревность… – Алексей
поморщился, – ведь ты сама прекрасно знаешь, что для нее нет никаких
оснований…
– Ревность тут ни при чем! – Ирма выпрямилась и
посмотрела на мужа долгим внимательным взглядом.
На самом деле она, конечно, ревновала его. Ревновала и
любила. И дело было вовсе не в том, что он известный и обеспеченный человек,
крупный режиссер, что его имя не сходит со страниц газет, а лицо – с
телевизионных экранов… Ее до сих пор, хотя они прожили вместе почти десять лет,
волновали его насмешливые серые глаза, выразительные и глубокие, его
чувственный рот, его сильные руки… Но не признаваться же мужу, что она
приревновала его к лупоглазой вертихвостке, к молодой служанке, которая
беззастенчиво строила глазки хозяину…
– Ревность тут ни при чем! – повторила
Ирма. – Она совершенно ничего не умеет, а когда разбила чашку из моего
любимого гарднеровского сервиза, я не выдержала…
– Ну и кто же теперь приготовит нам ужин? –
недовольно протянул Алексей.
– Я сама приготовлю, – Ирма улыбнулась, – ты
уже забыл, как я хорошо готовила раньше, когда у нас не было прислуги?
– Это было давно! – Алексей улыбнулся, и это был
хороший признак.
– И вообще, – Ирма решила закрепить успех, –
мне очень приятно провести вечер с тобой вдвоем… Только вдвоем!
Она подошла к мужу, он привлек ее к себе и потерся щекой о
бедро, обтянутое бордовым шелком.
– Подожди, дорогой, – Ирма высвободилась, – я
посмотрю, что бы такое приготовить…
– Только недолго. – Алексей откинулся на спинку
кожаного кресла и взял в руки книгу.
Ирма открыла холодильник. Честно говоря, она давно отвыкла
готовить, да ей это и раньше не слишком нравилось, но ради мужа она могла
вынести многое…
Многое, но не все. Не чистить же сейчас овощи! И рыба, она
так пахнет…
Ирма, отложив в сторону вакуумную упаковку форели,
остановила свой выбор на готовых отбивных, которые достаточно было положить в
микроволновку и разогреть. Она вскрыла упаковку острым, лазерной заточки ножом,
выложила отбивные на тарелки и поставила в печь.
Решив, что совершила как хозяйка очень большое усилие,
граничащее с подвигом, она поставила таймер на десять минут и пошла в кладовку
выбрать бутылку вина к ужину.
В их доме не было настоящего винного погреба; они держали
вино в кладовой, расположенной рядом с кухней, поддерживая там оптимальную для вина
температуру и влажность.
Ирма выбрала бутылку «Шато ле Берне Медок» восемьдесят
седьмого года и направилась в гостиную.
– Отбивные будут готовы через десять минут! –
сообщила она с порога.
Алексей ничего ей не ответил.
В первую секунду она не почувствовала никакого беспокойства.
Она неторопливо шла по ковру, держа в руке прохладную, чуть запыленную бутылку,
и предвкушала тихий семейный вечер, привычные, но не надоевшие ласки…
И вдруг она увидела книгу на ковре.
Алексей сидел в кресле спиной к дверям, Ирма еще не видела
мужа, скрытого от нее спинкой кресла, но книга, которую он только что держал в
руке, валялась на полу.
Может быть, он задремал и уронил ее?
Может быть, но сердце Ирмы бешено забилось от страшного
предчувствия.
Она бросилась к мужу, обогнула массивное кожаное кресло…
И крик ужаса вырвался из ее горла.
Алексей лежал в кресле, безвольно откинувшись, и смотрел в
потолок широко открытыми мертвыми глазами. А его горло было от уха до уха
располосовано длинной, аккуратной, как хирургический разрез, раной. Эта рана
была похожа на второй рот, разинутый в припадке страшного, чудовищного смеха.
Одежда Алексея была залита кровью, и лужа крови натекла на
пушистый ковер возле его ног. И тут же, на ковре, лежало орудие убийства –
острый немецкий нож, тот самый, которым Ирма только что вскрыла упаковку с
отбивными.
Нож с отпечатками ее пальцев.
Ирма продолжала истошно кричать. Она уронила бутылку, и
темно-рубиновое вино смешалось на ковре с алой кровью Алексея.
Ирма кинулась к дверям, выбежала из коттеджа, не обращая
внимания на апрельский холод, на подтаявший снег под ногами, бросилась к
воротам, вылетела в калитку, добежала до соседнего дома и принялась колотить в
дубовую дверь, заходясь криком:
– Помогите! Помогите! Алексея убили!
Федор Михайлович любил выражаться штампами, конечно. Он
называл их не штампами, а мудрыми мыслями, золотыми словами. Зачем выдумывать
лишнее, считал он, если все уже придумано до нас? Раз уж слово или фраза, метко
сказанная неважно кем: знаменитым писателем или видным политическим деятелем,
выдающимся спортсменом, либо же простым мужиком у пивного ларька, который по
сути тоже носитель великого и могучего русского языка, – раз уж такая
удачная фраза пошла гулять по огромной стране, опять-таки расхоже говоря –
получила путевку в жизнь, – стало быть, эта фраза достойна того, чтобы ее
часто употребляли. Простого человека не обманешь, шила в мешке не утаишь, народ
– он правду видит…
Настольной книгой Федора Михайловича были изданные в одна тысяча
девятьсот пятьдесят девятом году «Крылатые слова и выражения». Федор Михайлович
часто перечитывал эту замечательную книгу, сетуя изредка, что она несколько
устарела, и дописывал на последней странице своим убористым почерком
понравившиеся ему выражения, которые узнавал из газет, – ведь всем хорошо
известно, что никто так не любит выражаться расхожими фразами, как газетчики. А
газет Федор Михайлович читал очень много, потому что он ими торговал. Как
известно – чем торгуешь, то и имеешь. Всему лучшему в себе я обязан печатному
слову.
Лоток Федора Михайловича стоял на довольно бойком месте –
возле крупного продовольственного магазина, и, постоянно видя перед собой
броские заголовки газет так называемой бульварной прессы, Федор Михайлович и
мыслить стал соответствующим образом.
Было позднее весеннее утро, самая середина ласкового мая.
Город жизнерадостно сверкал чисто вымытыми стеклами окон – даже самые ленивые
хозяйки уже успели проделать обязательную майскую процедуру. Деревья весело
зеленели мелкими, не успевшими запылиться и поскучнеть молоденькими листочками.
Громко чирикали общительные воробьи. Женщины радовали глаз яркими весенними
нарядами.
Федор Михайлович подставлял лицо ласковому приветливому
солнышку и с удовольствием рассматривал неторопливых прохожих. Народу на улице
было совсем немного – служивый люд давно уже схлынул, студенты и школьники –
тоже. Понятное дело, ученье – свет, а знание – сила. Заходили в магазин
озабоченные домохозяйки, занятые решением продовольственной программы в рамках
отдельно взятой семьи, молодые мамы с детьми шли мимо газетного лотка к
ближайшему скверику (дети – наше будущее, цветы жизни), старухи с
сосредоточенным видом останавливались у прилавка.
