Андрей Бакланов сверился с записной книжкой. Дом был тот
самый. Он вошел в подъезд. Лифт, как и следовало ожидать, не работал, нужно
было пешком подниматься на седьмой этаж. Впрочем, Андрей поддерживал форму –
работа требовала этого – и не слишком огорчился.
Лестница, грязная и полутемная, кое-как освещалась
несколькими недобитыми лампочками, и этого света как раз хватало, чтобы
разглядеть надписи на стенах и убедиться, что местная шпана умудряется писать с
ошибками даже те несколько матерных слов, которые составляют весь ее словарный
запас и которых хватает на все случаи жизни.
До четвертого этажа Андрей взбежал на одном дыхании, но
потом ему пришлось немного снизить темп – лестница была крута, и пульс заметно
участился. Подумав, что нужно добавить пару упражнений к утреннему комплексу,
Андрей продолжил восхождение.
Сверху послышались неторопливые шаги и тихое покашливание
спускающегося человека. Легко промахнув еще один марш, Андрей увидел сутулого худощавого
мужчину лет шестидесяти, медленно спускающегося ему навстречу, опирающегося на
черную палку и по-стариковски ощупывающего ногой каждую следующую ступеньку
лестницы.
Бакланов посторонился, пропуская пожилого человека, и
мысленно отметил про себя некоторую нарочитость, с которой тот демонстрировал
свою немощь: вовсе еще не стар мужик, а разыгрывает из себя глубокого старика –
наверное, чтобы молодые люди уступали место в транспорте да не загружали дома
лишней работой…
Проходя мимо Андрея, мужчина что-то неразборчиво
пробормотал. Бакланов оглянулся и спросил:
– Вы что-то сказали?
– Я с тобой попрощался, – проговорил пожилой
незнакомец бесцветным скрипучим голосом.
– Поздоровались? – удивленно уточнил Андрей.
– Нет, попрощался, – повторил незнакомец и в ту же
секунду мгновенно преобразился.
Напускная старческая немощь слетела с него, как карнавальная
маска. Он выпрямился, выдернул из своей трости длинный узкий клинок и
молниеносным ударом вонзил его в грудь Бакланову, насадив того на стальное
лезвие, как коллекционер-энтомолог насаживает на булавку редкого жука или
бабочку.
«За что?» – хотел выкрикнуть Андрей, но вместо слов изо рта
у него хлынула темная горячая кровь, он захлебнулся ею, хрипло ухнул и
провалился в густую бесконечную и беспросветную темноту, в которой все его
вопросы раз и навсегда утратили смысл.
Незнакомец пристально взглянул на дело своих рук, осторожно
отстранившись, чтобы не запачкаться кровью, выдернул из трупа окровавленный
клинок, вытер оружие заранее припасенным куском бумажного полотенца и вложил
обратно в трость.
Затем легкой пружинистой походкой хорошо тренированного
человека взбежал на верхний этаж дома, где был выход на чердак. Ключ от двери
чердака был у него заранее изготовлен. Пригибаясь и стараясь не испачкаться о
пыльные стропила, он прошел по чердаку до следующей двери и вышел на другую
лестницу. Здесь он снова превратился в немощного пожилого человека. Опираясь на
трость и осторожно ощупывая перед собой каждую ступеньку, спустился по лестнице
и вышел на улицу как раз в то время, когда из соседнего подъезда донесся
истошный женский крик: кто-то нашел труп Андрея Бакланова.
Никак не показывая своей заинтересованности и не ускоряя
шагов, пожилой мужчина направился к остановке троллейбуса.
В Санкт-Петербурге наступила очередная неотвратимая зима.
Это значит, что ледяной дождь вперемешку со снегом лишь изредка прекращался,
чтобы уступить место сильному пронизывающему ветру с залива.
Зимой недовольны были все. Дети не хотели вставать в
темноте, капризничали и придумывали себе несуществующие болезни, чтобы не
ходить в школу. Пенсионеры мерзли на ледяном ветру, дожидаясь общественного
транспорта, который и летом-то ходит как Бог на душу положит, а зимой его
вообще нет, и ругали городские власти.
Большинство горожан давилось в душном метро, наступая друг
другу на ноги и пытаясь читать через плечо газету соседа.
Ну а богатые бизнесмены проклинали зиму, потому что на
морозе переставали заводиться их «мерседесы», работающие на экономичном
дизельном топливе.
Относительно спокойно воспринимали натуральное свинство,
называемое в Санкт-Петербурге зимой, немногочисленные гости северной столицы –
те безрассудные смельчаки, что решились приехать в Россию в декабре. Они
настроились на выживание в экстремальных условиях и приятно удивлялись, что в
гостинице есть горячая вода, а в баре – широкий ассортимент горячительных
напитков. Находчивые местные гиды уверяли иностранцев, что Санкт-Петербург
Достоевского нужно смотреть именно в отвратительную погоду, иначе, мол, не
будет должного эффекта.
И в довершении всех неприятностей, зимой на город идет
грипп. Он надвигается неотвратимо, как девятый вал, как татарская конница на
древнерусские города, как американский блокбастер на российский кинопрокат, и
не щадит абсолютно никого. Болеют все: чиновники и дворники, бизнесмены и
ветераны, студенты и пенсионеры. Спасения от гриппа нет, никакие лекарства не
помогают, его можно только переждать, как стихийное бедствие.
Мужчина неприметной наружности, неброско, хоть и довольно
дорого одетый, запер машину и бегом бросился к парадной, закрываясь от порывов
ледяного ветра. Руки его были заняты многочисленными пакетами из супермаркета.
Лица мужчины в полутьме было не разглядеть, но по движениям можно определить,
что он довольно молод, лет тридцати пяти, не больше.
В парадной мужчина раскланялся с консьержкой и, не дожидаясь
лифта, поднялся на свой этаж. Дверь квартиры он открыл сам, несмотря на то что
из-за этой двери раздавался тонкий лай и выразительный женский голос что-то
кричал в отдалении.
В прихожей мужчину встретил только крошечный песик породы
чихуахуа. Песик радостно прыгал вокруг и пытался заглянуть в пакеты, а при
удаче даже забраться в них.
– Да подожди ты! – отмахивался хозяин. – Не
до тебя сейчас!
Услышав шум и поворот ключа в замке, молодая женщина, с удобством
расположившаяся на широкой кровати, встрепенулась, мигом спрятала под подушку
половину недоеденной шоколадки и детектив в яркой обложке, легла на спину,
закатив глаза к потолку и уронив поверх одеяла безжизненные руки. Вся поза ее
выражала полнейшее изнеможение, лицо на фоне умело подобранной наволочки
голубоватого цвета казалось мертвенно-бледным.
Леня, он же Маркиз, отнес пакеты на кухню, загрузил
холодильник, включил электрический чайник и только после этого заглянул,
наконец, в спальню.
– Как ты, дорогая? – мягко спросил он.
– Ох, ужасно! – простонала она. – Все тело
ломает, и, кажется, снова высокая температура.
Маркиз наметанным взглядом увидел крошки шоколада на
простыне и краешек яркой обложки, высовывавшийся из-под подушки. Он наклонил
голову, чтобы спрятать улыбку, но голосом себя никак не выдал.
