– Мы с Ларисой-то с первого класса за одной партой…
подросли, и все вместе, все вместе… куда она, туда и я. Мальчики – так тоже:
какой ей нравится, того и мне подавай – и поссоримся, а потом опять вместе… Она
с бабкой росла, и я с бабкой: родителей тогда много у кого не было. Только
училась она получше, и все мечтала, что в Москву учится поедет. Да не больно-то
получилось: бабку не бросишь одну, денег нету… После школы меня тетка, отцова
сестра двоюродная, продавщицей в кооперацию устроила, так полегче стало, а
Лариса пошла библиотекаршей в Дом культуры – все, понимаешь, к культуре
тянулась. Ну а жизнь не задалась – что у нее, что у меня…
Анна Степановна пригорюнилась, подперла щеку кулаком и на
некоторое время замолчала. Леня поднял на нее глаза, ожидая продолжения.
– Тогда ведь как… жили бедно, мужиков мало… Был у нее
один, так женатый. Ни тпру, ни ну. И с женой расходиться не хотел, и Лариске
покою не давал. Мучилась она с ним, мучилась, пока жена его на место все не
поставила. Пришла к ней, волос чуть не половину выдрала, синяк под глаз – ну
все, в общем, как положено. И так сказала: мне свой мужик дорог, а если тебя
еще поблизости увижу – так и знай, с топором приду.
Ну Лариска и одумалась. Не то чтобы топора побоялась, а
как-то гордость в ней взыграла… В общем, поплакала-поплакала да и успокоилась.
Другой у нее завелся, Сергеем звали. Ну тот-то неженатый был, такое сокровище
мало кому нужно. И пил, и гулял… Лариска уж от тоски с ним возилась, все
думала, в ум его приведет, да где там… Бабушка ее, Алевтина Егоровна, с горя,
должно быть, померла. Хотя уже и лет ей было немало. В общем, время-то шло, а
он как пил, так и пил. Да однажды по пьяному делу в реку с машиной-то и
сверзился… Он ведь шоферил. Она и не сильно убивалась – то еще сокровище… Если
и поплакала, так не о нем, а о молодости своей загубленной.
Как сейчас помню – вместе мы с ней сидели, плакали да
выпивали, хоть и разные мы вроде, а жизнь одинаково сложилась.
Короче, хвать-похвать, а жизнь-то, почитай, и прошла – ни
семьи, ни ребенка, а годы-то уже чуть не к сорока. Подумала она – подумала, еще
немножко – и поздно уж рожать будет, взяла да и родила себе Танюшку. От кого
родила – так и не сказала, да и мне-то какое дело… У меня-то худо ли бедно,
дочка к тому времени большая уж была, а Лариса все одна да одна, а тут хоть и
она с малышкой, с Танюшкой своей, потетешкалась…
– А что, Анна Степановна, – перебил женщину
Маркиз, – она никогда отсюда так и не уезжала? Не искала своих
родственников?
– Да раз только уехала… Лет двадцать ей было, она все
учиться хотела, ну и поехала в Ленинград. Вроде, правда, какие-то у нее там
родственники были, матери ее покойной родня, так она и подумала, что, может,
помогут ей в институт поступить, да и вообще… Все-таки не чужие люди… Да только
вернулась, года не прошло. Сперва ничего не рассказывала, так просто – не получилось
и не получилось. А потом уж, поуспокоилась, наверно, и рассказала.
Короче, родственники не захотели с ней знаться. Она в
квартиру к ним пришла, а ей сказали, что знать ее не знают и первый раз слышат.
Ну она обиделась, ушла, попробовала сама в институт подать документы. А тогда
ведь с пропиской строго было, не то что сейчас. Без прописки документы не
приняли. Она повертелась, на стройку какую-то устроилась, ей там строительный
начальник временную прописку сделал, да не за просто так. Сам понимаешь, девушка
молодая, а она тогда еще очень интересная была… Ну а как она заартачилась, тут
у нее вся временная прописка немедленно закончилась и пришлось ей срочно домой,
в Улыбин, отправляться… Так и сказала она: мы в больших городах никому не
нужны, и совершенно никто нас там не ждет. И надо жить, где родились… Но только
я-то видела, что очень тяжело ей эта поездка досталась…
– И больше не пыталась она со своими родственниками
связаться? – спросил Маркиз, отставив пустую тарелку.
– Нет, не пыталась, – Анна Степановна
пригорюнилась, с головой уйдя в воспоминания.
– Еще вопрос задам, – сказал Леня, тщательно
подбирая слова. – Скажите, а Лариса мать свою ведь не помнила совсем?
– Какое там! Мать как родила ее в тридцать пятом году,
пожила тут немножко, да и уехала. Служба у нее была серьезная, ответственная,
некогда с ребенком нянчиться. А после уж мать с отцом арестовали, только Лариса
и этого не помнила, мала была. А бабка Алевтина Егоровна ничего про это не
рассказывала, боялась очень. Она вообще первое время Лариску прятала, боялась,
что в детдом заберут. Так и жили, все тишком да тишком…
– Что ж, так у Ларисы от матери никакого воспоминания
не осталось? – задал Маркиз наводящий вопрос.
– Что сказать, – замялась Анна Степановна, –
у бабушки отца-то Ларискиного Павла, снимки были. А от матери одна только
маленькая фотография. А когда Ларисе шестнадцать лет было, бабка вдруг ей и
говорит: вот, мол, внучка, тебе от матери память. И подает ей монету на цепочке
золотой.
– Что за монета? – Леня слишком оживился, так что Анна
Степановна поглядела с подозрением, но вскоре продолжила:
– Монета тоже золотая, дырочка в ней просверлена, чтобы
как кулон носить. Старая какая-то монета. Мать якобы, когда уезжала, сказала
бабке, что ничего ценного у нее нету, а вот пусть будет девочке вместо
крестика. И еще, говорит, что ей монета та счастья особого не принесла, так,
может, дочке в чем-то поможет. Видно, чувствовала она, что самой-то недолго
жить осталось. А бабка боялась раньше девчонке ценную вещь в руки дать, ждала,
когда подрастет. Но, я тебе скажу, что проку от монеты этой и Ларисе никакого
не было, хоть хранила она ее, никуда не девала.
– А что с ней дальше было, с Ларисой-то?
– Да что было? Ничего такого особенного не было. Так и
проработала библиотекаршей всю жизнь, Танюшку свою растила. Да вот уж скоро
пять лет, как умерла.
– Сердце?
– Должно быть, сердце… Кто особенно разбираться-то
стал… Жизнь-то у нее тяжелая была, откуда здоровью-то взяться?
– А где дочка ее, Татьяна? – спросил Маркиз с
живейшим интересом.
– А Танюшка-то, как схоронила ее, отправилась в
Ленинград.
– Родственников, что ли, искать?
– Да нет, каких родственников… Она про тех
родственников и слышать не хотела после того, как они с матерью ее обошлись.
Она учиться уехала. Как Лариса всегда учиться хотела, так и Танюшка от нее это
переняла.
– И что, пишет она вам? Как она там устроилась?
– А что ей писать-то? – с неожиданной обидой
проговорила Анна Степановна. – Кто мы ей такие? Правильно Лариса сказала:
мы в больших городах никому не нужны и никто нас там не ждет… Должно быть,
устроилась там, раз обратно не возвращается…
– Так вы, значит, и адреса ее петербургского не
знаете? – разочарованно протянул Маркиз.
– А зачем нам ее адрес? Нам ее адрес ни к чему, мы к
ней в гости не собираемся, нам там делать нечего! – резко бросила Анна
Степановна и неожиданно поднялась: – Ты тут располагайся, отдыхай, а мне еще на
работу надо, как там Люсенька одна управится…
