Как только Анна Степановна ушла из дома, Леня прилег на
кровать и сам не заметил, как заснул. Ему приснилось, будто он пытается уехать
из Улыбина, но на вокзале выглядывающая из маленького квадратного окошка
завитая мелкими кудряшками кассирша раздраженно и начальственно объясняет ему,
что поезда отсюда никуда не уходят, они только прибывают сюда и навсегда остаются
на запасном пути, так что уехать из Улыбина никак невозможно… Леня пытался
уговорить кассиршу, предлагал ей все деньги, которые у него были, но она
оставалась непреклонна и повторяла, что ему придется теперь жить здесь до конца
дней…
В ужасе от такой перспективы Маркиз наконец проснулся.
За окном было уже совсем темно, Анна Степановна с внучкой
вернулись уже со своей работы и хлопотали по хозяйству, стараясь не шуметь,
чтобы не разбудить и не побеспокоить уставшего гостя.
Он вышел к ним, и Анна Степановна пригласила его к чаю:
– Мы видим, вы отдыхаете, не хотели будить, а то
садитесь с нами, чайку попьем.
Анна Степановна налила Лене крепкий красно-золотой чай в
большую чашку с нарисованным на ней геройским яркоалым петухом, пододвинула
поближе к нему вазочку с ароматным вишневым вареньем, приговаривая:
– Угощайтесь, вишня наша улыбинская знаменита, нигде
такой душистой, как у нас, нету!
Как многие простые люди, Анна Степановна не могла
определиться с новым человеком и обращалась к Лене то на «ты», то на «вы»,
колеблясь между покровительственным отношением к молодому еще человеку и
уважительным, несколько подобострастным подходом к столичному гостю. Впрочем,
Леню это нисколько не смущало. Он выставил на стол привезенную на всякий случай
большую коробку хороших бельгийских шоколадных конфет, но Анна Степановна с
провинциальной нарочитой демонстративной стеснительностью к этим конфетам не
притрагивалась.
Люсенька, внучка хозяйки, была необыкновенно молчалива. На
гостя она почти не глядела, ее блекло-голубые глаза глядели по-прежнему сонно и
невыразительно. Даже на прямые Ленины вопросы она отвечала неразборчиво и
односложно, и Лене показалось, что он чем-то неприятен девушке и уж во всяком
случае совершенно неинтересен.
Впрочем, и сам он смотрел на нее как на существо из другого
мира, с другой планеты.
«Разные поколения, – думал он, – как жители разных
планет. У нас нет никаких точек соприкосновения».
Хотя он и проспал несколько часов, но его опять клонило в
сон, и, напившись чаю, он извинился и снова лег спать. На этот раз ему ничего
не снилось, но посреди ночи вдруг он проснулся как от толчка. Рядом с ним в
комнате кто-то был. Привыкнув глазами к темноте, он различил возле кровати
стройный женский силуэт.
– Тс-с! – прошелестел едва слышный взволнованный
шепот. – Бабушка проснется!
Горячее девичье тело скользнуло к нему под одеяло,
прильнуло, обожгло нежными дурманящими прикосновениями.
– Что ты, девочка, ты с ума сошла! – шептал Леня,
невольно отстраняясь. – Ты же совсем ребенок! Я же старый для тебя!
– Тс-с! – повторила девушка еле различимо. –
Говорю тебе – тише! Ребенок… – Она беззвучно рассмеялась. – Знал бы
ты, какие сейчас дети… Старый! Надо же… Это ты-то старый? – И, после
бесстыдного нежного прикосновения, наполнившего Леню сладким огнем: – Ого! Это
ты-то старый?
Леня уже не владел собой, ничего не мог поделать. Жаркая
беспамятная волна подхватила его, захлестнула, понесла в пьянящий темный
водоворот. Впрочем, когда он пытался щадить Люсю, невольно отстранялся, жалея
ее неразвитое полудетское тело, она набрасывалась на него сама с жадной зрелой
страстью, брала инициативу в свои руки…
Он не знал, сколько времени прошло, когда девушка наконец
отодвинулась от него и, приподнявшись на локте, прошептала:
– Я хороша? Я понравилась тебе?
– Конечно, девочка. – Он прикоснулся губами к ее
шелковистому плечу. – Но это не дело, это неправильно…
Девушка упала лицом на его плечо и беззвучно заплакала.
– Возьми меня отсюда, увези меня! – шептала она
сквозь слезы. – Увези из этого проклятого Улыбина!
– Я не могу! – горячо прошептал в ответ Маркиз,
гладя ее по вздрагивающей от беззвучных рыданий спине. – Я не могу!
– Увези меня отсюда, из этой дыры! Эта глушь, эта
тоска, постоянная темень, собачий лай…
– Я не могу, – повторил Леня.
– Забери меня отсюда! – Она захлебывалась
слезами. – Ну пожалуйста, забери! Ты не представляешь, какая здесь жизнь!
Эти мальчишки, грязные, вонючие, развратные, эта тоска… Забери меня!
– Я не могу! – безнадежно шептал Леня.
Тогда она резко отстранилась от него, выскочила из постели,
отбежала на середину комнаты и прошептала горячим злым шепотом:
– А тогда иди ты… – И белый тонкий девичий силуэт
растворился в томительной предрассветной темноте, сопровождаемый шлепаньем
босых ног по деревянному полу.
До рассвета Леня пролежал без сна. Чуть только услышав в
соседней комнате негромкие деликатные шаги проснувшейся хозяйки, он поднялся,
оделся и вышел к ней.
– Анна Степановна, поеду я. Раз никого из Ильиных здесь
не осталось, то и мне делать нечего. Попробую Татьяну в Петербурге поискать.
Конечно, фамилия распространенная, но, может, повезет…
– Что ж вы так торопитесь-то? Погостили бы у нас хоть
пару деньков… —
Анна Степановна посмотрела на него и кивнула: – А и то, что
вам здесь делать? Тоска зеленая… Летом оно еще ничего, а зимой-то волком
завоешь… Ну хоть п??завтракай с нами!
Леня согласился, и Анна Степановна загремела сковородками.
К завтраку вышла и Люся.
Маркиз старался не смотреть на нее, но девушка выглядела
такой же спокойной и невозмутимой, как накануне, блекло-голубые глаза смотрели
вокруг все с тем же сонным безразличием, так что Леня подумал даже, не
приснилось ли ему ночное приключение…
Анна Степановна кормила его как на убой, подкладывала
яичницу, оладьи, жареную картошку, жирный домашний творог со сметаной, не
принимая никаких возражений:
– Ешь, ешь, когда еще до дому доберешься, когда еще
домашнего-то покушаешь…
Видимо, ухаживая за ним, она воспринимала Леню как ребенка и
снова перешла с ним на «ты».
Собравшись, Леня поблагодарил Анну Степановну и сунул ей в
руку несколько купюр.
– Ты чего это? – возмутилась хозяйка.
– Это вам за беспокойство, Анна Степановна, за
причиненные беспокойства и неудобства…
– Даже и не думай! – Женщина скомкала деньги и
запихнула их в карман Лениной дубленки. – Ты же мне почти что родной…
Люся смотрела вслед Маркизу сонными блекло-голубыми глазами.
На вокзале из темного квадратного окошечка кассы выглянула
завитая мелкими кудряшками злобная полусонная кассирша, и Леня в минутном ужасе
подумал, что оживает его сон и ему сообщат сейчас, что все поезда из Улыбина
отменены, но кассирша подавила зевок и без слов продала билет на ближайший
скорый поезд, останавливавшийся в Улыбине на три минуты.
