«Спустя несколько дней мы встретились, – подумала
она. – Я и Бонарт. Лицом к лицу. Я смотрела в его нечеловечески рыбьи
глаза, думая только об одном – как он ту девушку избивал. И в мысли ему заглянула…
На мгновение. И было это так, словно сунула голову в разрытую могилу…
Было это в Эквинокций.
А днем раньше, двадцать второго сентября, я сообразила, что
промеж нас втерся невидимка».
Стефан Скеллен, имперский коронер, выслушал, не перебивая.
Но Веда видела, как у него изменяется лицо.
– Повтори, Сельборн, – процедил он. –
Повтори, ибо я ушам своим не верю.
– Осторожнее, господин коронер, – проворчала
она. – Прикидывайтесь злым… Так, словно бы я к вам с просьбой, а вы не
разрешаете… Для видимости, значит. Я не ошибаюсь, я уверена. Уже два дня, как
ошивается при нас какой-то невидимка. Невидимый шпион.
Филин – у него этого не отнимешь – был умен, улавливал влет.
– Нет, Сельборн, не разрешаю! – сказал он громко,
не сдержав актерского пафоса и в тоне, и в мимике. – Дисциплина
обязательна для всех. Никаких исключений. Я согласия не даю!
– Но хотя бы соблаговолите выслушать, господин
коронер. – У Веды не было таланта Филина, она не смогла скрыть неестественности
в голосе, но в разыгрываемой сценке натянутость и обеспокоенность просительницы
были оправданны. – Соблаговолите хотя бы выслушать…
– Говори, Сельборн. Только кратко и четко.
– Он шпионит за нами два дня, – пробурчала она,
делая вид, что смиренно излагает свои соображения. – С самого Клармона.
Едет за нами тайно, а на биваках приходит невидимый, крутится меж людей,
слушает.
– Слушает, шпик чертов. – Скеллену не требовалось
притворяться суровым и разгневанным, в его голосе прямо-таки вибрировало
бешенство. – Как ты его обнаружила?
– Когда вы позавчера перед корчмой отдавали приказы
господину Силифанту, кот, что на лавке спал, зашипел и уши прижал. Это
показалось мне подозрительным, потому что никого в той стороне не было… А потом
я что-то вычуяла, вроде бы мысль, чужую мысль, и волю. Обычно-то для меня такая
чужая мысль, господин коронер, это как будто кто-то крикнул громко… Ну, начала
я чуять, крепко, вдвойне, и вычуяла его.
– Ты можешь его почуять всегда?
– Нет, не всегда. У него какая-то магическая защита. Я
чую его только очень близко, да и то не всякий раз. Поэтому надо притворяться,
потому как не известно, не кроется ли он аккурат поблизости.
– Только б не спугнуть, – процедил Филин. –
Только б не спугнуть. Он мне нужен живым, Сельборн. Что предлагаешь?
– Заставить его ошибиться.
– Ошибиться?
– Тише, господин коронер.
– Но… а, не важно. Хорошо. Даю тебе полную свободу.
– Завтра сделайте так, чтобы мы остановились в
какой-нибудь деревушке. Остальное – мое дело. А теперь для видимости отругайте
меня как следует, и я уйду.
– Не могу я отругать, – улыбнулся он ей глазами и
слегка подмигнул, немедленно сделав мину грозного начальника. – Я доволен
вами, госпожа Сельборн.
«Он сказал – госпожа. Госпожа Сельборн. Как офицеру».
Скеллен снова подмигнул, одновременно махнул рукой.
– Нет! В просьбе отказываю! Кругом, марш!
– Слушаюсь, господин коронер.
Скеллен прекрасно сыграл свою роль.
На следующий день, ближе к вечеру, Скеллен объявил постой в
деревушке у реки Леты. Деревня была богатая. Обнесена частоколом, въезжали в
нее через изящные вращающиеся ворота из свежих сосновых бревен. Называлась
деревня Говорог, а название это пошло от маленькой часовенки, в которой стояла
сплетенная из соломы куколка, изображающая единорога.
«Помню, – вспоминала Веда, – как мы хохотали над
этим соломенным божком, а солтыс с важной миной объяснял, что
покровительствующий селу священный говорог многие годы назад был золотым, потом
стал серебряным, был медным, было несколько костяных вариантов и несколько из
благородной древесины. Но их постоянно крали. Приезжали издалека, специально,
чтобы своровать. Так что гораздо спокойнее, если говорог сделан из соломы.
Ну, расположились мы в селе лагерем. Скеллен, как было
условлено, занял чистую светелку.
Спустя неполный час поймали мы невидимого шпика.
Классически».
– Прошу подойти, – громко потребовал Филин. –
Прошу подойти и глянуть на этот документ… Минутку? Что, все уже на месте? Чтобы
не пришлось разъяснять дважды.
Оль Харшейм, который только что выпил из подойника немного
разведенной кислым молоком сметаны, облизнул губы и испачканные сметаной усы,
отставил сосуд, осмотрелся, подсчитал. Дакре Силифант. Нератин Цека. Тиль
Эхрад. Жоанна Сельборн…
– Нет Дуффицея.
– Позвать.
– Крель! Дуффи Крель! К командиру на совещание! За
важными приказами. Бегом!
Дуффицей Крель, задыхаясь, вбежал в комнату.
– Все на месте, господин коронер, – доложил Оль
Харшейм.
– Не закрывайте окна. Чесноком тут несет, подохнуть
можно. Двери тоже отворите, устройте сквозняк.
Бригден и Крель быстро отворили окна и дверь, Веда же в
который раз удостоверилась, что из Филина получился бы шикарный актер.
– Прошу подойти, господа. Я получил от императора вот
этот документ. Секретный и чрезвычайно важный. Прошу внимания…
– Давай! – взвизгнула Веда, одновременно высылая
сильный направленный импульс, который по своему воздействию на органы чувств
был равносилен близкому удару молнии.
Оль Харшейм и Дакре Силифант схватили подойники и
одновременно плеснули разведенной сметаной в указанном Ведой направлении. Тиль
Эхрад размахнулся спрятанным под столом ковшом муки. На полу комнаты
материализовалась сметанно-мучная фигура, вначале бесформенная. Но Берт Бригден
не зевал. Безошибочно оценив, где может быть голова еще не испеченного, но уже
вывалянного в муке «жаворонка», он изо всей силы саданул по этому месту
железной сковородой.
Потом все скопом накинулись на облепленного сметаной и мукой
шпика, содрали с него шапку-невидимку, схватили за руки и ноги. Перевернув стол
крышкой вниз, привязали конечности пойманного к ножкам стола. Стащили с него
сапоги и онучи, одну из онучей засунули в распахнутый в крике рот.
