– Я скажу, – взвыл чародей, краснея и впиваясь
вытаращенными глазами в лицо коронера. – Скажу нечто действительно важное.
Скеллен! Ваттье де Ридо…
Веда вдруг услышала другую, чужую мысль. Увидела, как
Нератин Цека двигается к двери, держа руку на рукояти кинжала.
Загудели шаги, в комнату влетел Бореас Мун.
– Господин коронер! Быстрее, господин коронер! Они
приехали… Вы не поверите, кто!
Скеллен жестом остановил Бригдена, уже поднесшего было
железо к пяткам шпиона.
– Тебе надо играть в лотерею, Риенс, – сказал
коронер, глядя в окно. – В жизни своей не встречал такого везунчика!
В окне была видна толпа, в центре толпы пара конных. Веда с
первого же взгляда знала, кто это. Знала, кто тот худой мужчина с белыми
рыбьими глазами, что сидел на рослом гнедом коне. И кто – пепельноволосая
девушка на прекрасной вороной кобыле. Руки у девушки были связаны, на шее –
ошейник. И синяки на распухших губах.
Высогота вернулся в хату в отвратительном настроении,
угнетенный, молчаливый, даже злой. Это было следствие разговора с кметом,
приплывшим на лодке забрать шкуры. Возможно, последний раз до весны, сказал
кмет. Погода портится со дня на день. Слякоть и ветер такие, что страх на воду
выходить. По утрам на лужах лед, того и гляди снег повалит, а после него –
морозы, вот-вот река станет и заливы, тогда прячь лодку в сарай, сани
вытаскивай. Но на Переплют, сам знаешь, даже на санях нельзя, разводье тут на
разводье…
Парень был прав. Под вечер набежали тучи, с темно-синего
неба посыпались белые хлопья. Порывистый ветер положил сухие камыши, белыми
гривками загулял по поверхности разлива. Стало пронизывающе, чувствительно
холодно.
«Послезавтра, – подумал Высогота, – праздник
Саовины. По эльфьему календарю через три дня новый год. По человечьему нового
года надо подождать еще два месяца».
Кэльпи, вороная кобыла Цири, топотала и фыркала в овчарне.
Войдя в халупу, он застал Цири копающейся в сундуке. Он
позволял ей это, даже одобрял. Во-первых, совсем новое занятие после поездок на
Кэльпи и листания книг. Во-вторых, в сундуках было множество вещей его дочерей,
а девочке нужна была теплая одежда. Несколько смен одежды, потому что в холоде
и влаге требовался не один день, прежде чем выстиранные тряпки наконец
высыхали.
Цири выбирала, примеряла, отбрасывала, откладывала. Высогота
уселся за стол, съел две вареные картофелины и обглодал куриное крылышко. Молчал.
– Хорошая работа, – показала Цири вещи, которых
Высогота не видел многие годы и даже забыл об их существовании. – Тоже
дочкины? Она любила бегать на коньках?
– Обожала. Зимы дождаться не могла.
– Можно взять?
– Бери что хочешь, – пожал он плечами. – Мне
от этого никакой пользы. Если тебе пригодятся и башмаки подходят… Да ты никак
упаковываешься, Цири? К отъезду готовишься?
Она уставилась на кучу одежды. Потом, помолчав, сказала:
– Да, Высогота. Так я решила. Видишь ли… Нельзя терять
ни минуты.
– Сны?
– Да. Я видела очень неприятные вещи. Не уверена,
случилось ли уже это, или случится лишь в будущем. Понятия не имею, смогу ли
предотвратить… Но ехать должна. Понимаешь, я в детстве обижалась на своих
близких за то, что они не пришли мне на помощь. Бросили на произвол судьбы… А
теперь я думаю, что, пожалуй, им самим нужна моя помощь. Я должна ехать.
– Зима на носу.
– Поэтому-то и надо ехать. Если останусь – проторчу тут
до весны… И до самой весны буду маяться от безделья и неуверенности, мучимая
кошмарами. Нет, я должна ехать, ехать немедленно, попытаться отыскать Башню
Ласточки. Телепорт. Ты сам подсчитывал, что до озера пятнадцать дней пути.
Значит, я буду на месте перед ноябрьским полнолунием…
– Тебе нельзя сейчас покидать убежища, – с трудом
проговорил он. – Сейчас – нельзя. Тебя схватят… Твои преследователи… очень
близко. Сейчас тебе никак нельзя…
Она кинула на пол блузку, вскочила, словно подкинутая
пружиной.
– Ты что-то узнал, – резко бросила она. – От
кмета, который взял шкурки. Говори.
– Цири…
– Пожалуйста, скажи!
И он сказал. А позже пожалел о сказанном.
– Не иначе, как их дьявол подослал, добрый господин
отшельник, – проворчал кмет, на минуту отрываясь от шкурок. – Не
иначе – дьявол. С самого Равноночия по лесам гоняли, какую-то девку искали. Пугали,
кричали, грозились, но тут же снова ехали дальше, не успевали нигде избытно
напоганить. Но теперича другую другость придумали: оставили по деревням и селам
каких-то, ну, как их там… ну, посты какие-то… Постятся, стало быть, по
деревням-то. И никакие энто не посты, добрый человек, потому как жрут они тама
в три горла, а стоят там по три, а то и по четыре мерзавца разом. Разорение
сплошное… Посты… Горе одно. Навроде бы будут так цельну зиму нас объезжать,
пока девка, котору поджидают, не выглянет откеда бы нибудь с укрытия и в село
не заглянет. Тута уж ихний пост кончится, девку они схватют, а нам вроде волю
дадут.
– У вас тоже… постятся?
Парень погрустнел, скрежетнул зубами.
– У нас – нет. Повезло нам. Но в Дун Даре, в полудне от
нас, сидят вчетвером… В корчме, на выселках квартируют. Жрут и пьют. За девок
брались, а када им парни воспротивилися, дак убили, господин хороший, без
жалости. Насмерть…
– Людей убили?
– Двоих. Солтыса и еще одного. Ну и как, есть кара
Божья на таких обалдуев, добрый человек? Нету ни кары, ни права! Один колесник,
что к нам с женой и дочкой из Дун Дара сбег, говаривал, мол, были ране на свете
ведьмаки… Они порядок со всякими беспорядками учиняли. И-эх, призвать бы в Дун
Дар ведьмака, штоб энтих стервецов под корень.
– Ведьмаки убивали чудовищ, а не людей.
– Энто мерзопакостники, господин отшельник, а никакие
не люди. Мерзостники, что из пекла повылазили. Ведьмак на них нужон, верно
говорю, ведьмак… Ну, мне в путь сам час, добрый господин отшельник… Уж холодина
идет! Скоро лодку прячь, а сани вытягивай… А супротив мерзавцев из Дун Дара
ведьмак нужон. Ох, нужон…
* * *
– И верно, – повторила сквозь зубы Цири. –
Святая правда. Нужен ведьмак… Или ведьмачка. Четверо их, да? В Дун Даре, да? А
где он находится, этот Дун Дар? Вверх по реке? Туда сквозь рощи проехать можно?
– Ради богов, – прервал Цири Высогота. – Уж
не думаешь ли ты всерьез…
– Не призывай богов, если в них не веришь. А я знаю,
что не веришь.
