Риенс ответил. Бореас не разобрал, что, так как зубы чародея
стучали и клацали, существенно затрудняя членораздельную речь. Цири
развернулась на коньках и подняла руку с мечом. Бореас стиснул зубы,
убежденный, что она сейчас зарубит Риенса, но девушка только приготовилась к
бегу. К величайшему изумлению следопыта, она отъехала, быстро разгоняясь
резкими взмахами рук. Исчезла в тумане, через мгновение утих и ритмичный скрип
коньков.
– Мун… Вы-вы-вы… выта-а-а-ащи… ме-е-еня… –
прогавкал Риенс, лежа подбородком на льду. Он выбросил обе руки на лед, пытаясь
уцепиться ногтями, но все ногти уже были сорваны. Он растопырил пальцы, пытаясь
ухватиться за окровавленный лед ладонями и подушечками пальцев. Бореас Мун смотрел
на него и чувствовал уверенность, ужасающую уверенность…
Скрип коньков они услышали в последний момент. Девушка
приближалась с невероятной быстротой, прямо-таки расплываясь в глазах. Она
подъезжала по самому краю льда, мчалась уже по обрезу трещины.
Риенс вскрикнул. И захлебнулся плотной, свинцовой водой.
И исчез.
На льду, точно на ровненьком следу коньков, осталась кровь.
И пальцы. Восемь пальцев.
Бореаса Муна с потрохами вывернуло на лед.
Бонарт мчался галопом по краю приозерного склона, гнал как
сумасшедший, не думая о том, что конь в любой момент может переломать ноги на
припорошенных снегом расщелинах. Покрытые инеем ветви елей хлестали его по
лицу, били по рукам, сыпали за воротник ледяную пыль.
Озера он не видел – всю котловину, будто кипящий ведьмин котел,
заполняла белая мгла.
Но Бонарт знал, что девушка – там.
Чувствовал.
Подо льдом, глубоко, стайка полосатых окуньков с интересом
провожала на дно озера мерцающую серебряную коробочку, выскользнувшую из
кармана плавающего в пучине трупа. Прежде чем коробочка, подняв облачко пыли,
упала на дно, самые смелые из окуньков попытались ее даже тронуть мордочками.
Но вдруг отшмыгнули, испуганные.
Коробочка излучала странные, пугающие колебания.
– Риенс? Ты меня слышишь? Что с вами? Почему два дня не
отвечали? Докладывай! Что с девушкой? Нельзя допустить, чтобы она вошла в Башню
Ласточки… Риенс! Отвечай, дьявол тебя побери! Риенс!
Риенс, естественно, ответить не мог.
Откос кончился, берег сделался плоским. «Конец озера, –
подумал Бонарт, – я на конце. Обошел девку. Где она? И где эта чертова
башня?»
Завеса тумана неожиданно лопнула, поднялась. И тогда он
увидел ее. Она была прямо перед ним на своей вороной кобыле. «Чародейка, –
подумал он, – общается со своей зверюгой. Послала ее на конец озера и
велела ожидать себя.
Но ничто ей не поможет.
Я должен ее убить. Пусть провалится к черту в ад Вильгефорц.
Я должен ее убить. Для начала заставлю молить о пощаде, о жизни… А потом убью».
Он крикнул, пришпорил лошадь и послал ее в галоп.
И вдруг понял, что проиграл. Что все-таки она обвела его.
Его отделяло от нее не больше полстае – но по тонкому льду.
Она была по другую сторону озера. Больше того, полумесяц плеса теперь изгибался
в противоположную сторону – девушка, едущая по тетиве лука, была гораздо ближе
к краю озера.
Бонарт выругался, рванул поводья и направил лошадь на лед.
– Гони, Кэльпи!
Из-под копыт вороной кобылы задробила замерзшая земля.
Цири прижалась к лошадиной шее. Вид преследующего ее Бонарта
пронзил ее ужасом. Она боялась этого человека. При мысли о возможности
сопротивления невидимая рука стиснула ей желудок.
Нет, бороться с ним она не могла. Пока еще не могла.
Башня. Спасти ее могла только Башня. И портал. Как на
Танедде, когда чародей Вильгефорц был уже совсем рядом, уже протянул к ней
руку…
Единственное спасение – Башня Ласточки.
Туман поднялся.
Цири натянула поводья, чувствуя, как ее вдруг охватывает
чудовищный жар. Она не могла поверить в то, что видела. Что было перед ней.
Бонарт тоже увидел. И торжествующе крикнул.
На краю озера башни не было. Не было даже ее развалин, не
было попросту ничего. Только едва заметный, едва различимый холмик, только
покрытая голыми промерзшими стеблями травы кучка камней.
– Вот она, твоя башня! – рявкнул он. – Вот
твоя волшебная башня! Вот оно – твое спасение! Куча камней!
Девушка, казалось, не слышит и не видит. Она подвела кобылу
ближе к холмику, на каменную насыпь. Воздела обе руки к небу, словно проклинала
небеса за все то, что ее здесь встретило.
– Я говорил тебе, – рычал Бонарт, пришпоривая
гнедого, – что ты моя! Что я сделаю с тобой все, что захочу! Что никто мне
не помешает! Ни люди, ни боги, ни дьяволы, ни демоны! Ни волшебные башни! Ты
моя, ведьмачка!
Подковы гнедой лошади зацокали по ледяной глади.
Туман вдруг заклубился, закипел под ударами вихря,
свалившегося неведомо откуда. Гнедой заржал и заплясал, оскалив зубы. Бонарт
откинулся в седле, натянул поводья изо всей силы, потому что лошадь прямо-таки
сбесилась, мотала головой, топала, скользила по льду.
Впереди, между ним и берегом, на котором стояла Цири,
танцевал на льду снежно-белый единорог, вставал на дыбы, принимая позу,
знакомую по гербовым щитам.
– Со мной такие фокусы не проходят! – рявкнул
охотник, сдерживая лощадь. – Меня чарами не возьмешь! Я догоню тебя,
Цирилла! На этот раз я тебя убью! Ведьмачка! Ты – моя!
Туман снова пошел клубами. Закипел, принял странные
очертания. Эти очертания становились все более четкими. Наездники! Кошмарные
фигуры призрачных наездников.
Бонарт вытаращил глаза.
На скелетах коней сидели скелеты наездников, одетых в
проржавевшие латы и кольчуги, обрывки плащей, погнутые и исковерканные шлемы с
буйволиными рогами, остатками султанов из страусовых и павлиньих перьев. Из-под
обрезов шлемов глаза привидений светились синеватым пламенем. Полоскались
разодранные полотнища знамен.
В голове демонической кавалькады мчался вооруженный призрак
с короной на черепе, с нашейником, бьющимся о проржавевшую кирасу.
Прочь! – загудело в голове Бонарта. – Прочь
отсюда, смертный! Она не твоя! Она наша! Прочь!
В одном нельзя было отказать Бонарту: в отваге. Он не
испугался призраков. Он переборол страх, не запаниковал.
Но его конь оказался не таким храбрым.
