Древний карпище в бассейне баламутил воду грудными
плавниками. «Бестия, – подумал Ваттье, – должна быть чертовски
мудрой. Только на что ему эта мудрость? Все время одна и та же тина, одни и те
же кувшинки».
– Твоя цена, Риенс?
– Мелочишка. Где находится и что надумал Стефан
Скеллен?
– Я сказал ему, что он хотел знать. – Ваттье де
Ридо раскинулся на подушках, играя золотым локоном Картии ван Кантен. –
Видишь ли, сладенькая моя, к некоторым вопросам следует подходить умно. А умно
– значит конформистски. Если поступать иначе, не получишь ничего. Только
протухшую воду и вонючий ил в бассейне. И что с того, что бассейн сооружен из
мрамора и от него до дворца три шага? Разве я не прав, сладенькая моя?
Картия ван Кантен, ласково именуемая Кантареллой, не
ответила. А Ваттье вовсе и не ожидал ответа. В свои восемнадцать лет девушка,
мягко выражаясь, на гения не тянула. Ее интересы – во всяком случае, сейчас –
ограничивались любовными играми и – во всяком случае, сейчас – с Ваттье. В
вопросах секса Кантарелла обладала прирожденным талантом, в котором сошлись пыл
и техничность с артистизмом. Однако гораздо важнее было не это. Вовсе не это.
Кантарелла говорила мало и редко, но изумительно и охотно
слушала. При Кантарелле можно было выговориться, расслабиться и восстановить
психическую кондицию.
– На моей службе человека ждут сплошные
нарекания, – с горечью в голосе сказал Ваттье. – Потому что, видишь
ли, я не отыскал какую-то там Цириллу! А того, что благодаря моим людям армия
одерживает победу за победой, недостаточно? А того, что наш генеральный штаб в
курсе малейшего движения врага, этого что, тоже мало? А того, что крепость,
которую пришлось бы штурмовать неделями, императорским войскам открыли мои
агенты, тоже мало? Так ведь нет, никто за это не похвалит. Важна только
какая-то задрипанная Цирилла!
Гневно сопя, Ваттье де Ридо принял из рук Кантареллы фужер,
наполненный знаменитым эст-эст из Туссента, вином урожая того года, который
помнил еще времена, когда император Эмгыр вар Эмрейс был маленьким, не имевшим
прав на престол, и чудовищно обиженным пареньком, а Ваттье де Ридо – юным и
малозначительным офицером разведки.
Это был прекрасный год. Для вин.
Ваттье потягивал вино, играл изумительными грудками
Кантареллы и рассказывал. Кантарелла изумительно слушала и молчала.
– Стефан Скеллен, сладенькая моя, – мурлыкал шеф
имперской разведки, – это комбинатор и заговорщик. Но я буду знать, что он
комбинирует, еще до того, как туда доберется Риенс… У меня там уже есть
человек. Очень близко к Скеллену… Очень близко.
Кантарелла развязала пояс, перехватывающий халат Ваттье,
наклонилась, Ваттье почувствовал ее дыхание и задохнулся в предвкушении
блаженства. «Талант, – подумал он. – Гений». А потом мягкое и горячее
прикосновение губ изгнало у него из головы всяческие мысли.
Картия ван Кантен медленно, ловко и талантливо доставляла
блаженство Ваттье де Ридо, шефу имперской разведки. Однако это был не
единственный талант Картии. Но о другом таланте Картии Ваттье де Ридо понятия
не имел.
Он не знал, что вопреки видимости Картия ван Кантен обладала
идеальной памятью и живым, подвижным как ртуть интеллектом.
Все, о чем повествовал ей Ваттье, каждое сообщение, каждое
слово, которое он при ней обронил, Картия назавтра же пересказывала Ассирэ вар
Анагыд.
Да, даю голову на отсечение, что в Нильфгаарде наверняка уже
давным-давно все забыли о Кагыре, не исключая и невесты, ежели у него такая
имелась.
Но об этом потом, а теперь отступим назад к дню и месту
форсирования нами Яруги. Итак, ехали мы довольно быстро на восток, намереваясь
добраться до района Черного Леса, который на Старшей Речи именуется Каэд Дху.
Потому что именно там проживали друиды, способные выколдовать место пребывания
Цири, а может быть, и извлечь указание на это место из странных сновидений,
тревоживших Геральта. Ехали мы через леса Верхнего Заречья, которые еще
называют Левобережьем, по дикой и практически безлюдной местности,
расположенной между Яругой и лежащим у подножия гор Амелл районом, называемым
Стоками, с востока ограниченным долиной Доль Ангра, а с запада болотистым
приозерьем, название которого как-то выветрилось у меня из памяти.
На территорию эту никто никогда не зарился, а посему никогда
и не было толком известно, кому она в натуре принадлежит и кому подчиняется.
Кое-что на этот счет могли бы, думается, сказать аборигены Темерии, Соддена,
Цинтры и Ривии, рассматривавшие с переменным успехом Левобережье как лен своей
короны и временами пытавшиеся с таким же успехом доказать свою правоту огнем и
мечом. А потом из-за гор Амелл накатились армии Нильфгаарда, и больше уже никто
и ничего сказать не мог, в том числе и относительно лена и собственности на
землю. Всё расположенное к югу от Яруги принадлежало Империи. К тому времени, когда
я пишу эти слова, Империя захватила уже и многие земли к северу от Яруги. Ввиду
отсутствия точной информации я не могу сказать, сколь многие и сколь далеко на
север распространяющиеся.
Возвращаюсь к Заречью. Позволь, любезный читатель, слегка
отклониться от темы в пользу реминисценций, касающихся исторических процессов:
история данной территории сплошь и рядом творилась и формировалась как бы
случайно, как побочный продукт конфликтующих внешних сил. Историю любой страны
избыточно часто творят пришлые обитатели. Поэтому пришлые-то бывают, как
правило, причиной, последствия же их творчества всегда и неизменно обрушиваются
на головы аборигенов.
Правило это распространяется на Заречье целиком и полностью.
У Заречья было свое население, коренные заречане, которых
постоянные, тянущиеся годами раздоры и войны превратили в голодранцев и
принудили к миграции. Деревни и села погорели, развалины дворов и
превратившиеся в пустыри поля поглотила пуща. Торговля захирела, торговые обозы
обходили запущенные дороги и тракты стороной. Немногочисленные оставшиеся
заречане превратились в одичавших невежд. От росомах и медведей они отличались
в основном тем, что носили штаны. По крайней мере некоторые. То есть некоторые
носили, а некоторые отличались. Это был в массе своей народ неотзывчивый,
простецкий и грубый.
И начисто лишенный чувства юмора.
Темноволосая дочь бортника откинула на спину мешающую ей
косу и продолжала яростно и энергично крутить жернова. Все усилия Лютика
кончались ничем – казалось, слова поэта вообще не доходят до адресата. Лютик
подмигнул остальной компании, прикинулся, будто вздыхает, возвел очи горе, но
не отступил.
– Да, – повторил он, скаля зубы. – Давай я
покручу, а ты сбегай в подполье за пивом. Должна же где-то тут быть потайная
ямка, а в ямке бочонок. Я прав или не прав, красотка?
