– Оставьте вы девушку в спокое, господин
хороший, – раздраженно сказала жена бортника, возившаяся у печи высокая
худощавая женщина поразительной красоты. – Сказала ж я вам, нету у нас
никакого пива.
– Уж дважды шесть раз было сказано, милсдарь, –
поддержал жену бортник, прерывая беседу с ведьмаком и вампиром. – Наделаем
вам налесников – блинчиков с творогом и медом, тады и поедите. В наперед пусть
деваха в спокойствии зерна на муку намелет, потому как без муки и сам чародей
блина не испекет! Не трожьте ее, пусть трет в спокое.
– Ты слышал, Лютик? – крикнул ведьмак. –
Отцепись от девушки и займись чем-нибудь полезным. Или «мимо арии» пиши!
– Пить я хочу. Выпил бы чего-нито перед едой. Есть у
меня немного трав, сделаю себе навара. Эй, бабка, найдется у тебя в хате
кипяток? Кипяток, спрашиваю, найдется?
Сидевшая на припечке мать бортника подняла голову от носка,
который штопала.
– Кипяток-то? А найдется, голубок, как не
найтись, – забормотала она. – Токмо остылый совсем.
Лютик вздохнул разочарованно и подсел к столу, где компания
болтала с повстречавшимся на рассвете в лесу бортником. Бортник был невысок
ростом, крепкий, черный и дьявольски заросший, поэтому неудивительно, что,
неожиданно появившись из зарослей, он нагнал на всех страха – его приняли за
ликантропа. Самое смешное, что первым, кто воскликнул «оборотень, оборотень!»,
был вампир Регис. Возникло некоторое замешательство, но все быстро
разъяснилось, а бортник, хоть на вид грубоватый, оказался вопреки сложившемуся
о бортниках мнению хозяином гостеприимным и любезным. Компания без церемоний
приняла приглашение в его «имение». Имение, которое на бортничьем жаргоне
называлось «станом», располагалось на очищенной от пней поляне, бортник жил там
с матерью, женой и дочерью. Последние две были женщинами выдающейся, но немного
странноватой красоты, явно говорившей о том, что среди их предков затесались
дриада или гамадриада.
Во время завязавшейся беседы бортник вначале казался
человеком, с которым говорить можно исключительно только о пчелах, бортях,
окуривании, лезивах, дуплах, воске, меде и медосборе, но это была лишь
видимость.
– В политике? А что в той политике-то? Что всегда. Дань
требовают все более. Три крынки меду и полколоды воска. Едва дышу, чтобы поспеть.
От зари до захода на лезиве сижу, борти подметаю… Кому дань-то плачу? А кто
требовает. Откедова мне знать, при ком ноне власть? Остатние времена,
того-этого, в нильфовой речи орут. Навроде-ка таперича мы имперантная провенция
аль как-то так. За мед, ежели чего продаю, плотют императными деньгами, на
которых ихний король набит. По обличью-то навроде бы, того-этого, пригожий,
хучь суровый. Сразу видать…
Обе собаки – черная и рыжая – уселись напротив вампира,
задрали головы и принялись подвывать. Бортникова гамадриада отвернулась от печи
и прошлась по псам метлой.
– Неладный знак, – бросил бортник, – когда
псы посередь дня воют. Того-этого… О чем-то я думал сказать?
– О друидах из Каэд Дху.
– А, ну да, того-этого… Так ты не шутковал, милсдарь?
Вы и впрямь хочите к друидам идтить? Жизень вам обрыдла или как? Там же смерть!
Омельники кажного, кто на их поляны войтить решится, хватают, в ивовые клети
втискивают и, того-этого, на медленном огню жарют.
Геральт взглянул на Региса. Регис подмигнул ему. Оба прекрасно
знали ходившие о друидах слухи, все до одного надуманные. Зато Мильва и Лютик
слушали с повышенным интересом. И с явным беспокойством.
– Одне говорят, – продолжал бортник, – что
омельники мстят, потому как нильфы им первыми досадили: ступили в святые
дубравы перед Доль Ангрой и принялись корчевать друидов безо всяких на то
причин. Другие же поговаривают, быдто почали-то, того-этого, друиды, сцапав и
вусмерть умучивши императских-то, и за это им Нильфгаард отплачивает. А как оно
по-правдошнему стоит, не ведомо. Но только дело это верное, друиды хватают, в
Ивовую Бабу суют и жгут. Идтить к ним – верная погибель… Того-этого…
– Мы не боимся, – спокойно сказал Геральт.
– А и верно. – Бортник измерил взглядом ведьмака,
Мильву и Кагыра, который в этот момент как раз входил в халупу, приведя в
порядок лошадей. – Видать, вы не из пужливых, храбрые и при железе. Ха, с
такими, того-этого, как вы, не страх ходить… Токмо нету уж омельников в Черном
Лесе-то, пустой ваш труд и ваша дорога. Прижал их Нильфгаард, вытурил из Каэд
Дху. Нету их тама-то.
– Что значит – нет?
– А то и значит. Утекли омельники, того-этого, прочь.
– Куда?
Бортник посмотрел на свою гамадриаду, помолчал.
– Куда? – повторил ведьмак.
Полосатый кот бортника уселся перед вампиром и дико завопил.
Гамадриада огрела его метлой.
– Неладный знак, когда котяра посередь дня
мяучит, – прогудел бортник, странно смутившись. – А друиды…
Того-этого… Сбегли, значит, на Стоки. Да. Правду говорю. Ага. На Стоки.
– Добрых шестьдесят миль к югу, – оценил Лютик
довольно беспечным и даже веселым голосом. Но тут же умолк под взглядом
ведьмака.
В наступившей тишине было слышно лишь обещающее несчастья
мяуканье изгнанного во двор кота.
– В принципе, – бросил вампир, – какая нам
разница?
* * *
Утро следующего дня принесло новые неожиданности. И загадки,
которые, однако, очень скоро нашли объяснение.
– Чтоб мне сгнить, – сказала Мильва, которая
первой выбралась из скирды, разбуженная шумом. – Чтоб меня скрутило! Ты
только глянь, Геральт.
Поляна была полна народа. С первого взгляда было видно, что
собралось здесь никак не меньше пяти или шести бортничьих станов. Зоркий глаз
ведьмака выловил в толпе также нескольких трапперов и по меньшей мере одного
смолокура. В целом толпу можно было оценить в двенадцать мужчин, десять баб, десяток
подростков обоих полов и столько же малолеток. У сборища было шесть телег,
двенадцать волов, десять коров и четыре козы. Много овец, а также немало собак
и кошек, лай и мяв которых в таких условиях следовало, несомненно, считать
неладным предзнаменованием.
– Любопытно, – протер глаза Кагыр, – что это
может означать?
– Хлопоты, – сказал Лютик, вытрясая сено из волос.
Регис молчал, но выражение лица у него было странное.
– Просим откушать, милостивые государи, – сказал
их знакомый бортник, подходя к скирде в обществе плечистого мужчины. –
Готов уж завтрак, того-этого… Овсянка на молоке. И мед… А это, дозвольте
представить, Ян Кронин, староста наш бортный.
