– Потом приведешь ее ко мне.
Филин оперся о поручень крылечка, ударил по стойке окованной
рукояткой нагайки.
– Здравствуйте, рота!
– Здравия желаем, господин коронер!
– Многие из вас, – заговорил Скеллен, когда
отзвучало эхо хорового рева банды, – со мной уже работали, знают меня и
мои требования. Пусть они пояснят тем, кто меня не знает, чего я жду от
подчиненных, а чего у подчиненных не одобряю. Так что я не стану впустую глотку
драть. Сегодня же некоторые получат задания и завтра на рассвете отправятся его
выполнять. На территорию Эббинга. Напоминаю: Эббинг формально – королевство
автономное и формально же у нас там нет никаких юридических прав, поэтому
приказываю действовать обдуманно и осторожно. Вы остаетесь на императорской
службе, но запрещаю этим похваляться, чваниться и неуважительно обращаться с
местными властями. Приказываю вести себя так, чтобы не обращать на себя особого
внимания. Ясно?
– Так точно, господин коронер.
– Здесь, в Рокаине, вы гости и вести себя должны, как
подобает гостям. Запрещаю покидать выделенное жилье без особой надобности.
Запрещаю контакты с гарнизоном форта. Впрочем, офицеры придумают что-нибудь,
чтобы вы не бесились от скуки. Господин Харшейм, господин Бригден, извольте
разместить подразделение по квартирам!
– Едва я успела с кобылы слезть, Высокий трибунал, а
Дакре цап меня за рукав. Господин Скеллен, говорит, хочет с тобой поболтать,
Веда. Ну, что было делать? Пошли. Филин за столом сидит, ноги на столе,
нагайкой себя по голенищам похлестывает. И, как говорится, просто с мосту,
дескать, я, что ли, та самая Жоанна Сельборн, которая причастна к исчезновению
корабля «Звезда Юга»? Я ему на то, что ни в чем меня не обвинили. Он в смех.
Люблю, говорит, таких, которых ни в чем обвинить нельзя. Потом спросил,
врожденный ли у меня дар ВДВ, чуйности, значит. Когда я подтвердила, он
задумался и говорит: «Я думаю, этот твой дар мне против чародеев сгодится, но
для пользы придется иметь дело с другой персоной, не менее загадочной».
– Свидетельница уверена, что коронер Скеллен
использовал именно эти слова?
– Уверена. Ведь я же чуйная.
– Продолжайте.
– Тут наш разговор прервал гонец, весь в пыли, видать,
коня не жалел. Срочные у него были для Филина вести, а Дакре Силифант, когда мы
на квартиру шли, сказал, мол, носом чует, что гонцовые вести нас еще до вечера
в седла загонят. И верно, Высокий трибунал. Не успели мы толком об ужине
подумать, как половина ганзы уже в седлах была. Мне повезло, потому как взяли
Тиля Эхрада, эльфа. Я рада была: после нескольких дней пути задница, Высокий
трибунал, у меня болела, страх сказать… Да и месячные как раз начались как
назло…
– Извольте воздерживаться от красочных описаний своих
интимных осложнений. И придерживаться темы. Когда вы, свидетельница, узнали,
кто такая эта «загадочная персона», о которой упоминал коронер Скеллен?
– Сейчас скажу, только ведь какая-то очередность все же
должна быть, иначе все запутается так, что опосля не распутаешь! Те, что тогда
перед ужином с такой спешкой коней седлали, погнали из Рокаина в Мальхун. И
привезли оттуда какого-то подростка.
Никляр был зол на себя. Да так, что чуть не плакал.
Ну почему он не послушался советов умных людей? Почему забыл
сказку о вороне, которая не умела держать клюв на запоре. Сделал бы, что
положено, и вернулся домой, в Ревность. Так нет же! Взбудораженный
приключением, гордый тем, что раздобыл верхового коня, чувствуя в мешке
приятную тяжесть монет, Никляр не удержался, чтобы не щегольнуть. Вместо того
чтобы из Клармона вернуться прямо в Ревность, поехал в Мальхун, где у него было
множество знакомцев, в том числе и несколько девушек, к которым он, так
сказать, питал… В Мальхуне он хорохорился, будто гусак весной, шумел, хвалился
конем на майдане, ставил выпивку в корчме, кидал деньги на стойку с миной и
видом если не принца крови, то по меньшей мере графа.
И рассказывал.
Рассказывал о том, что четыре дня назад произошло в
Ревности. Рассказывал, то и дело менял версию, добавлял, фантазировал, наконец,
брехал прямо в глаза – что вовсе не мешало слушателям. Завсегдатаи корчмы, и
местные, и приезжие, слушали охотно. А Никляр трепался так, будто все знал
прекрасно. И все чаще в центре надуманных им историй оказывался он сам.
Уже на третий вечер его собственный язык накликал на его
голову неприятности.
При виде людей, вошедших в корчму, в помещении наступила
гробовая тишина. И в ней звон шпор, щелканье металлических застежек и скрежет
оружия прозвучали зловещим знаком, вещающим с вершины звонницы.
Никляру не удалось разыграть из себя героя. Его схватили и
выволокли из корчмы так быстро, что он задел за пол каблуками не больше трех
раз. Знакомые, которые еще вчера, выпивая за его счет, клялись в дружбе до
гроба, теперь молча головы чуть ли не под крышки столов повтыкали, словно бы
там, под столами, неведомо какие чудеса творились либо голые бабы отплясывали.
Даже присутствовавший в корчме помощник шерифа отвернулся к стене и словечка не
молвил.
Никляр тоже не молвил, не спросил, за что и почему.
Изумление обратило его язык в негнущийся и сухой пенек.
Усадили его на коня, велели ехать. Несколько часов. Потом
был форт с частоколом и башней. Майдан, заполненный громыхающей, обвешанной
оружием солдатней. И изба. В избе три человека. Командир и двое подчиненных,
сразу было видать. Командир – небольшой, чернявый, богато одетый – был
основательный в речи и на удивление вежливый. Никляр аж рот разинул, когда
услышал, что его просят извинить за хлопоты и доставленное беспокойство, а
одновременно уверяют, что ничего плохого ему не сделают. Но не дал себя
обмануть. Эти люди очень напоминали ему Бонарта.
Ассоциация была на удивление точной. Интересовал их именно
Бонарт. Это было вполне естественно, поскольку именно собственный Никляров язык
загнал его в западню.
Когда его вызвали и он принялся рассказывать, ему напомнили,
что надобно говорить правду, не приукрашивая. Напомнили вежливо, но сурово и
убедительно, а тот, кто напоминал, тоже богато одетый, все время играл
окованной плетью и глаза у него были мерзостные. Злые.
