– Барон Касадей, – медленно проговорил Виндсор
Имбра, – недоволен будет, господин Хувенагель. Ручаюсь, рад он не будет.
Не знаю, стоит ли вам с ним раздор учинять.
– Доход есть доход, – повторил Хувенагель и
тряхнул щеками. – Барон Касадей прекрасно знает об этом. Он у меня под
маленькие проценты большие деньги одолжил, а когда придет, чтобы еще одолжить,
тогда уж мы как-нибудь наши раздоры отладим. Но я не допущу, чтобы какой-то
заграничный деятель вмешивался в мое личное и частное предпринимательство.
Здесь поставлены заклады. И люди за вход уплатили. В песок, что на арене,
должна впитаться кровь.
– Должна? – заорал Виндсор Имбра. – Говно
собачье. Ох, рука у меня чешется показать вам, что вовсе не должна! Вот уйду
отсюда и поеду себе прочь, не оглядываясь. Вот тогда вы можете вдоволь тут свою
собственную кровь пускать! Мне даже подумать мерзостно собравшемуся сброду
потеху доставлять!
– Пусть идет. – Из толпы неожиданно вышел заросший
до глаз тип в куртке из конской шкуры. – Хрен с им, пущай идет, ежели ему,
вишь ты, мерзит! Мине не мерзит. Говорили, кто энту Крысицу упекет, получит
награду. Я объявляюсь и на арену вхожу.
– Еще чего! – взвизгнул один из людей Имбры,
невысокий, но жилистый и крепко срубленный мужчина с буйными, расчехранными и
свалявшимися в колтуны волосами. – Мы-та первей были! Верно, парни?
– Верно, – поддержал его другой, худой, с бородкой
клинышком. – При нас первенствование! А ты нос не задирай, Виндсор! Ну и
чего, что чернь в зрителях? Фалька на арене, стоит руку потянуть и – хватай. А
хамы пущай себе глаза вылупляют, нам плевать на это!
– Да еще и добыток достанется! – заржал третий,
выряженный в яркий амарантовый дублет. – Ежели спорт, так спорт, разве ж
не так, господин Хувенагель? А коли потеха, так потеха! Тут вроде бы о какой-то
награде болтали?
Хувенагель широко улыбнулся и подтвердил кивком головы,
гордо и достойно тряся обвисшими брылями.
– А как, – полюбопытствовал бородатенький, –
заклады ставят?
– Пока, – рассмеялся купец, – на результаты
боя еще не ставили! Сейчас идет три к одному, что ни один из вас не осмелится
войти за ограждение.
– Фью-ю-ю-ю! – свистнул Конская Шкура. – Я
осмелюсь! Я готов!
– Сдвинься, сказал! – возразил Колтун. – Мы
первыми были, и, сталбыть, первенствование по нашей стороне. А ну, чего ждем?
– И всколькиром можно туда, к ей на площадку? –
Амарантовый поправил пояс. – Али токмо поодиночке льзя?
– Ах вы, сукины дети! – совершенно неожиданно
рявкнул пастельный бургомистр бычьим голосом, никак не соответствующим его
телесам. – Может, вдесятером хотите на одиночку? Может, конно? Может, на
колесницах? Может, вам катапульту с цехгауза одолжить, чтобы вы издалека
камнями в девку метали? А! Ну!
– Ладно, ладно, – прервал Бонарт, что-то быстро
обсудив с Хувенагелем. – Пусть будет спорт, но и потеха тоже быть должна.
Можно по двое. Парой, значит.
– Но награда, – предупредил Хувенагель, –
удвоена не будет! Если вдвоем, то придется поделить.
– Какая ишшо пара? Как ишшо вдвох? – Колтун резким
движением стряхнул с плеч куртку. – И не встыд вам, парни? Это ж девка, не
боле того! Тьфу! А ну, отсунься. Один пойду и положу ее! Тоже делов-то!
– Мне Фалька нужна живая, – запротестовал Виндсор
Имбра. – Плевал я на ваши бои и поединки! Я на бонартову потеху не пойду,
мне девка нужна. Живая! Вдвоем пойдете, ты и Ставро. И вытащите ее оттуда.
– Для меня, – проговорил Ставро, тот, что с
бородкой, – позорно идти вдвоем на эту ходобищу.
– Барон тебе твой позор флоренами осладит. Но только за
живую.
– Стало быть, барон скупец, – захохотал
Хувенагель, тряся брюхом и бульдожьими брылями. – И духа спортивного нет в
нем ни на обол. Да и желания другим дух поднимать. Я же спорт поддерживаю. И
размер награды увеличиваю. Кто в одиночку на арену выйдет и один, на
собственных ногах с ней сойдется, тому я этой вот рукой из этого вот кошеля не
двадцать, а тридцать флоренов выложу.
– Так чего ж мы ждем? – крикнул Ставро. – Я
иду первым!
– Не спеши! – снова прорычал маленький
бургомистр. – У девки всего лишь тонкий лён на хребте! Значит, и ты скинь
свою разбойничью шкуру, солдат! Это ж спорт!
– Чума на вас! – Ставро сорвал с себя украшенный
железяками кафтан, затем стащил через голову рубаху, явив миру худые, заросшие,
как у павиана, руки и грудь. – Чума на вас, глубокоуважаемый, и на ваш
спорт засратый! Так пойду, нагишом, в портках однех! Вот так! Иль портки тоже
скинуть?
– Снимай и подштанники! – сексуально прохрипела
маркиза де Нэменс-Уйвар. – Посмотрим, только ль на морду ты мужик!
Награжденный долгими аплодисментами, голый по пояс Ставро достал
оружие, перебросил ногу через бревно барьера, внимательно наблюдая за Цири.
Цири скрестила руки на груди. Не сделала даже шага в сторону торчащего из песка
меча. Ставро замялся.
– Не делай этого, – сказала Цири очень
тихо. – Не заставляй меня… Я не позволю прикоснуться к себе.
– Не злись, девка. – Ставро перебросил через
барьер вторую ногу. – У меня ничего супротив тебя нет. Но доход есть
доход.
Он не докончил, потому что Цири была уже рядом. Уже держала
в руке Ласточку, как она мысленно называла гномов гвихир. Она использовала
простой, прямо-таки детский выпад, финт, который называется «три шажка», но
Ставро не дал себя на это поймать. Он отступил на шаг, инстинктивно поднял меч
и тут оказался целиком в ее власти – после отскока уперся спиной в ограждение
арены, а острие Ласточки застыло в дюйме от кончика его носа.
– Этот фокус, – пояснил Бонарт маркизе, перекрывая
рев и крики восхищения, – называется «три шажка, обман и выпад терцией».
Дешевый номер, я ждал от девчонки чего-нибудь поизящнее. Но надо признать,
захоти она, этот остолоп был бы уже мертв.
– Убей его! Убей! – орали зрители. А Хувенагель и
бургомистр Пенницвик опустили вниз большие пальцы. С лица Ставро отхлынула
кровь, на щеках проступили прыщи и оспины – последствия перенесенной в детстве болезни.
– Я ведь сказала, не заставляй меня, – прошептала
Цири. – Я не хочу тебя убивать! Но прикоснуться к себе не дам. Возвращайся
туда, откуда пришел.
Она отступила, отвернулась, опустила меч и посмотрела
наверх, в ложу.
