На спускающихся к самой воде ступенях дворца Энсенада,
монаршей зимней резиденции, единственного здания с широким фасадом, их уже
ожидали торжественный караул и королевская чета: Гедовиус, властитель Ковира, и
его супруга, Гемма. Чета приветствовала прибывших учтиво и с достоинством. И…
нетипично. «Дорогой дядюшка», – обратился Гедовиус к Радовиду. «Милый
дедушка», – улыбнулась Бенде Гемма. Как-никак Гедовиус был Тройденидом,
Гемма же, как оказалось, вела свой род от сбежавшей в Каэдвен взбунтовавшейся
Аидеены, в жилах которой текла кровь королей из Ард Каррайга.
Подтвержденное родство улучшило настроение и возбудило
симпатии, но переговорам не помогло. В принципе то, что произошло, было
никакими не переговорами. «Дети» кратко изложили, чего они желают. «Деды»
выслушали. И подписали документ, который потомки окрестили «Первым Эксетерским
Трактатом». Чтобы отличить его от заключенных позже. Первый Трактат еще носил
название, соответствующее первым словам его преамбулы: Mare Liberum Apertum.
[19]
Море свободно и открыто. Торговля – свободна. Прибыль –
священна. Полюби торговлю и прибыль ближнего своего, как свои собственные.
Усложнение кому бы то ни было торговли и получения дохода есть нарушение
законов природы. А Ковир – ничей не вассал. Он – независимое, самоуправляемое и
нейтральное королевство.
Никто не ожидал, что Гедовиус и Гемма сделают – просто из
вежливости – хотя бы минимальную уступку. Нечто такое, что спасло бы честь
Радовида и Бенды. Однако они это сделали. Они согласились на то, чтобы Радовид
Рыжий пожизнено использовал в официальных документах титул короля Ковира и
Повисса, а Бенда – пожизненно же – титул короля Каингорна и Маллеоры.
Разумеется, с условием de non preiudicando.
[20]
Гедовиус и Гемма царствовали двадцать пять лет; на их сыне,
Герарде, оборвалась королевская линия Тройденидов. На ковирский престол взошел
Эстериль Тиссен. Основатель дома Тиссенидов.
Соединившиеся вскоре кровными узами почти со всеми
остальными династиями мира, короли Ковира неотступно следовали Эксетерским
Трактатам. Никогда не вмешивались в дела соседей. Никогда не поднимали вопросов
совместного владения – хотя не раз повороты истории приводили к тому, что
ковирский принц имел достаточно оснований считать себя законным наследником престола
Редании, Аэдирна, Каэдвена, Цидариса либо даже Вердэна или Ривии. Никогда
могущественный Ковир не предпринимал территориальных аннексий либо завоеваний,
не направлял вооруженных катапультами или баллистами канонерок в чужие
территориальные воды. Никогда не узурпировал в свою пользу привилегии «править
морями». Ковиру вполне хватало «Mare Liberum Apertum», моря вольного и
открытого для торговли. Ковир признавал святость торговли и доходов. В смысле –
барыша.
И абсолютного, ненарушаемого нейтралитета!
Дийкстра поднял бобровый воротник плаща, прикрывая шею от
ветра и секущих капель дождя. Осмотрелся, вырванный из раздумий. Вода в Большом
Канале казалась черной. В слякоти и тумане даже гордость Лан Эксетера
Адмиралтейство походило на казарму. Даже купеческие дома утратили свою обычную
роскошь – их узкие фасады казались еще уже, чем обычно. «А может, и верно, черт
побери, – подумал Дийкстра, – они стали уже: если король Эстерад
повысил налог, хитрецы владельцы могли и заузить дома».
– И давно у вас такая чумная погода, ваше
превосходительство? – спросил он, лишь бы прервать нервозную тишину.
– Такая неприятная погода, граф, у нас стоит с середины
сентября, – ответил посол. – С новолуния. Зима обещает быть ранней. В
Тальгаре уже выпал снег.
– Я думал, – сказал Дийкстра, – что в
Тальгаре снега вообще никогда не тают.
Посол взглянул на него, будто удостоверяясь, что это шутка,
а не проявление невежества.
– В Тальгаре, – решил пошутить и он, – зима
начинается в сентябре, а кончается в мае. Остальные времена года – весна и
осень. Есть, правда, еще и лето… обычно оно приходится на первый вторник после
августовского новолуния. И длится аж до утра среды.
Дийкстра не засмеялся.
– Но даже там, – насупился посол, – снег в
конце октября является событием.
Посол, как и большинство реданской аристократии, терпеть не
мог Дийкстры. Необходимость принимать архишпиона он рассматривал как личное
оскорбление, а тот факт, что Регентский Совет поручил переговоры с Ковиром
Дийкстре, а не ему, считал смертельной обидой. Его корежило то, что он, де
Руйтер, из славнейшей ветви рода де Руйтеров, графов в девяти поколениях,
вынужден именовать графом этого хама и парвеню. Но, будучи идеальным
дипломатом, он мастерски скрывал свою неприязнь.
Весла поднимались и мерно опускались, лодка быстро двигалась
по Каналу. Они как раз миновали небольшой, но весьма изысканный дворец Культуры
и Искусства.
– Мы плывем в Энсенаду?
– Да, граф, – подтвердил посол. – Министр
иностранных дел однозначно дал понять, что желает увидеться с вами тотчас по
прибытии, поэтому я сопровождаю вас прямо до Энсенады. Вечером же пришлю ко
дворцу лодку, поскольку желал бы пригласить вас на ужин…
– Ваше превосходительство соизволит простить
меня, – прервал Дийкстра, – но обязанности не позволяют мне
воспользоваться приглашением. У меня масса ждущих решения вопросов, времени
мало, приходится заниматься делами в ущерб удовольствиям. Поужинаем как-нибудь
в другой раз. В более счастливые, более спокойные времена.
Посол поклонился и украдкой облегченно вздохнул.
В Энсенаду они, конечно же, прошли задним входом. Чему
Дийкстра был весьма рад. К парадному входу монаршей резиденции, к
изумительному, опирающемуся на стройные колонны фронтону прямо от Большого
Канала вела широкая, но дьявольски длинная лестница из белого мрамора. Лестница,
ведущая к одному из многочисленных задних входов, была несравнимо менее
эффектна, но и более доступна для преодоления. Несмотря на это, Дийкстра,
шагая, кусал губы и втихую ругался под нос, так, чтобы не слышали эскортирующие
его гвардейцы, лакеи и мажордом.
Во дворце его ожидали новые лестницы и новый подъем.
Дийкстра снова выругался вполголоса. Вероятно, влажность, холод и неудобное
положение в лодке привели к тому, что нога в поломанной и магически вылеченной
щиколотке начала напоминать о себе тупой, злостной болью. И скверными
воспоминаниями. Дийкстра скрежетнул зубами. Он знал, что виновному в его
страданиях ведьмаку тоже поломали кости. И глубоко надеялся, что ведьмака тоже
дерет, и желал ему от всей души, чтобы драло и рвало как можно дольше и как
можно чувствительнее.
