Поет петух Камби.
Решай, Йеннифэр. Выбирай. Ибо только для того вернули тебе
некогда жизнь, чтобы ты в нужный момент могла свершить выбор.
Свет или Тьма?
– Добро и Зло, Свет и Тьма, Порядок и Хаос? Все это
лишь символы, в действительности такой полярности не существует! Свет и Тьма
есть в каждом, немного того, немного другого. Это бессмысленный разговор.
Бессмысленный. Я не принимаю мистицизм. Ты и Сигрдрифа считаете, что Волк
пожирает Солнце. Я же знаю, что это – затмение. И пусть так оно и останется.
Останется? Что?
Она почувствовала, как земля уходит из-под ног, как какая-то
чудовищная сила выкручивает ей руки, ломает суставы в плечах и локтях,
натягивает позвонки, словно при пытке страппадо. Она крикнула от боли,
рванулась, открыла глаза. Нет, это не был сон. Это не мог быть сон. Она висела
на дереве, распятая на ветвях огромного ясеня. Высоко над ней кружил сокол, под
ней, внизу, во мраке, слышалось шипение змея, шелест трущихся одна о другую
чешуек.
Что-то пошевелилось рядом. По ее напряженному, измученному
болью плечу пробежала белочка.
– Ты готова? – спросила белочка. – Готова ли
ты к самопожертвованию? Чем ты готова пожертвовать?
– У меня нет ничего! – Боль ослепляла и парализовывала. –
И даже если б было, я не верю в смысл такого самопожертвования! Я не хочу
страдать ни за какие миллионы! Я не хочу страдать вообще! Ни за кого и ни ради
кого!
– Страдать не хочет никто. А ведь это – удел каждого.
Просто некоторые страдают сильнее. Не обязательно по собственному выбору. Дело
не в том, что ты терпишь страдания. Дело в том, как ты их терпишь.
Янка! Яночка!
Забери от меня это горбатое уродище! Я не хочу ее видеть!
Это твоя дочка, точно так же, как и моя.
Да? Мои дети – нормальные!
Как ты смеешь… Как ты смеешь намекать…
Это в твоей эльфьей родне были чаровницы. Это ты прервала
первую беременность. Вот все из-за чего. У тебя порченая эльфья кровь и лоно,
женщина. Поэтому ты рожаешь уродов.
Это несчастное дитя… Такова была воля богов! Это твоя дочь,
точно так же, как и моя! Что мне было делать? Удушить ее? Не перевязывать
пуповину? Что мне делать теперь? Вывезти ее в лес и оставить там? Чего ты, о
боги, от меня хочешь?
Папа! Мама!
Вон, чудовище!
Как ты смеешь! Как ты смеешь бить ребенка! Стой! Куда ты?
Куда? К ней, да? К ней?
Да, женщина. Я – мужчина, мне вольно удовлетворять желание,
где хочу и когда хочу. Это мое естественное право. А ты мне отвратительна. Ты и
плод твоей вырожденной матки. Не жди меня к ужину. Я не приду ночевать.
Мама…
Почему ты плачешь?
Зачем ты бьешь меня и отталкиваешь? Ведь я была послушной.
Мама! Мамочка!
– Способна ли ты прощать?
– Я уже давно простила.
– Насытившись первой местью?
– Да.
– Ты сожалеешь?
– Нет.
Боль. Чудовищная боль истязаемых рук и пальцев.
– Да, я виновна! Ты это хотела услышать? Признание и
раскаяние? Ты хотела увидеть, как Йеннифэр из Венгерберга кается и бьет себя в
грудь? Нет, такого удовольствия я тебе не доставлю. Вину признаю и жду кары. Но
моего раскаяния ты не дождешься!
Боль доходит до предела.
– Ты перечисляешь мне преданных, обманутых,
использованных, ты обвиняешь меня от имени тех, кто умер от моей ли руки, или
из-за меня покончивших с собой? То, что когда-то я подняла руку на самое себя?
Значит, были основания! И я не жалею ни о чем! Даже если б могла повернуть
время вспять… Я не жалею ни о чем.
На ее плечо опустился сокол.
Башня Ласточки. Башня Ласточки. Спеши к Башне Ласточки.
Доченька.
Поет петух Камби.
Цири мчится галопом на вороной кобыле, пепельные волосы
разметал ветер. С лица льется и брызжет кровь, яркая, живая… Вороная кобыла
взвивается птицей, гладко перемахивает над воротами. Цири качается в седле, но
не падает…
Цири среди ночи, в каменисто-песчаной пустыне, с поднятой
рукой, из руки вырывается светящийся шар… Единорог, разгребающий копытом
щебень… Много единорогов… Огонь… Огонь…
Геральт на мосту. В битве. В огне. Пламя отражается в острие
меча.
Фрингилья Виго, ее зеленые глаза широко раскрыты от
удовольствия, ее темная стриженая головка лежит на раскрытой книге, на
фронтисписе… Видна часть заглавия: «Заметки о смерти неминуемой»…
В глазах Фрингильи отражаются глаза Геральта.
Бездна. Дым. Лестница, ведущая вниз. Лестница, по которой
надо пройти. Что-то кончается. Надвигается Tedd Deireadh, Час Конца…
Тьма. Сырость. Пронизывающий холод каменных стен. Холод на
запястьях, на щиколотках. Боль, пульсирующая в изуродованных руках, разрывающая
размозженные пальцы…
Цири держит ее за руку. Длинный, темный коридор, каменные
колонны, а может, статуи… Мрак. В нем шепоты, тихие, как шум ветра.
Двери. Бесконечное множество дверей с гигантскими тяжелыми
створками беззвучно отворяются перед ними. А на конце, в непроглядной тьме, те,
которые не откроются сами. Которых открывать нельзя.
Если боишься, вернись.
Эти двери отворять нельзя. Об этом ты знаешь.
Знаю.
И все-таки ведешь меня туда.
Если боишься – вернись. Еще не поздно. Есть еще время
возвратиться.
А ты?
Мне – поздно.
Поет петух Камби.
ПришелTedd Deireadh.
Aurora borealis.
Рассвет.
* * *
– Йеннифэр, проснись.
Она подняла голову. Посмотрела на руки. Обе на месте. Целые.
– Сигрдрифа? Я уснула…
– Идем.
– Куда? – шепнула она. – Куда теперь?
– Я тебя не понимаю. Идем. Ты должна это увидеть.
Случилось нечто… Нечто поразительное… Никто из нас не знает, как и чем это
объяснить. Но я догадываюсь. Милостью… Снизошла на тебя милость богини,
Йеннифэр.
– О чем ты, Сигрдрифа?
– Взгляни.
Она взглянула. И громко вздохнула.
