— Последний вопрос, лорд Рейвеншо, — невозмутимо произнес Холмс. — Когда мы прибыли, из дома вышел человек. К сожалению, мы с ним разминулись. Верно ли, что это был мой старый друг, господин Тобиас Финч?
— Друг?
Как и подозревал Холмс, лорд Рейвеншо не сильно обрадовался тому, что был замечен в обществе галериста.
— Знакомый.
— Коль скоро вы спросили — да, это был он. Я не люблю обсуждать семейные дела с посторонними, господин Холмс, но могу вам сказать: мой отец обладал жутким вкусом, и я намерен избавиться по крайней мере от части его коллекции. Я провел переговоры с несколькими галереями Лондона. «Карстерс и Финч» выглядит самой благоразумной.
— Господин Финч никогда не упоминал о «Доме шелка»?
Холмс задал вопрос, и в воздухе повисла тишина, которую нарушал лишь треск поленьев в камине.
— Вы сказали, господин Холмс, что у вас остался только один вопрос. Это уже второй, и мне кажется, что я терплю ваши неуместные реплики достаточно долго. Мне позвать слугу или вы уйдете сами?
— Был счастлив с вами познакомиться, лорд Рейвеншо.
— Весьма признателен, что вы вернули мои часы, господин Холмс.
Я был рад выйти на воздух, потому что среди этого великолепия и богатства чувствовал себя как в ловушке. Мы пошли к воротам, и Холмс ухмыльнулся:
— Вот вам и еще одна загадка, Ватсон.
— Откуда у него такая враждебность, Холмс?
— Я говорю о краже часов. Если их украли в июне, Росс тут ни при чем: как мы знаем, он в то время находился в мужской школе «Чорли Гранж». Если верить Джонсону, в ломбард часы попали несколько недель назад, в октябре. Что же с ними было целых четыре месяца? Если их украл все-таки Росс, почему так долго держал у себя?
Уже у самых ворот мы увидели у себя над головами черную птицу — не ворона, а ворону. Я проследил за ее полетом и перевел взгляд в сторону усадьбы. Я увидел лорда Рейвеншо, он стоял у окна и наблюдал за нашим уходом. Руки он держал на бедрах, а его круглые выпученные глаза неотрывно следили за нами. Я могу ошибаться, потому что мы ушли от усадьбы на достаточное расстояние, но мне показалось, что его лицо пылало ненавистью.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Предупреждение
— Ничего не поделаешь, — сказал Холмс и с легким раздражением вздохнул. — Придется побеспокоить Майкрофта.
Впервые я встретился с Майкрофтом Холмсом, когда он обратился за помощью по просьбе своего соседа, переводчика с греческого, которого шантажировали какие-то два злодея. До тех пор я не имел ни малейшего понятия о том, что у Холмса есть брат на семь лет его старше. Как-то в моем сознании Шерлок Холмс не был связан никакими семейными узами. Может показаться странным, что человек, которого я вполне обоснованно считаю своим ближайшим другом и в чьем обществе я провел много сотен часов, никогда не рассказывал мне о своем детстве, о родителях, о месте, где он родился, вообще о чем-нибудь, имевшем отношение к его жизни до Бейкер-стрит. Разумеется, такова была его природа. Он никогда не отмечал свой день рождения, и эта дата мне стала известна только из некролога. Как-то он обмолвился, что его предки были поместными сквайрами, а один из его родственников был известным художником, но в общем он предпочитал делать вид, что никакой семьи у него не существовало и столь одаренный человек, как он, явился в наш бренный мир без постороннего вмешательства.
Когда я впервые услышал, что у Холмса есть брат, это как-то приблизило великого сыщика к роду человеческому — по крайней мере, до моей личной встречи с этим братом. Майкрофт во многих отношениях был не меньшим оригиналом, чем Холмс: холост, без родственных связей, живет в собственном маленьком мирке. Этот мирок преимущественно ограничивался клубом «Диоген» на Пэлл-Мэлл, там Майкрофта можно было найти ежедневно, с без четверти пять до восьми. Кажется, он и жил где-то неподалеку. «Диоген», как всем прекрасно известно, обслуживал самых нелюдимых и самых «неклубных» мужчин в Лондоне. Друг с другом никто не разговаривал. Можно сказать, разговоры там вообще не приветствовались, за исключением комнаты для посетителей, да и там течение беседы было очень вялым. Помню, как-то прочитал в газете, что местный привратник пожелал члену клуба доброго вечера — и был быстро уволен. Обеденная зала по теплу и живости атмосферы едва ли уступала монастырю траппистов, но пища, по крайней мере, была отменная — шеф-повар клуба был француз с именем. От еды Майкрофт получал явное удовольствие — одного взгляда на его дородную фигуру было достаточно, чтобы в этом убедиться. Так и вижу его втиснутым в кресло, слева на столике — бренди, справа — сигара. Встреча с ним всегда повергала меня в смущение, потому что я узнавал в нем, пусть мимолетно, некоторые черты моего друга: светло-серые глаза, тот же острый взгляд, как-то не вязавшийся с этой живой горой плоти. Тут Майкрофт поворачивал голову, и оказывалось, что перед тобой совершенно чужой человек, весь его облик словно предупреждал тебя: никакого панибратства. Иногда я задумывался: а какими мальчишками эти братья были в детстве? Дрались друг с другом, вместе читали, вместе пинали по двору мяч? Моя фантазия пасовала, потому что тот и другой выросли в таких взрослых, глядя на которых мысль о мальчишестве как-то не приходит в голову.
При первом упоминании Майкрофта Холмс сказал, что тот работает аудитором в нескольких государственных ведомствах. Но это оказалось правдой лишь наполовину: позже я узнал, что брат Холмса был фигурой куда более важной и влиятельной. Я, естественно, говорю о похищении из адмиралтейства чертежей засекреченной подводной лодки Брюса-Партингтона. Вернуть их поручили именно Майкрофту. Тогда Холмс мне и признался, что в правительственных кругах брат котируется очень высоко, он живое хранилище множества тайных фактов, и когда министерствам надо что-то узнать, за консультацией обращаются к нему. По мнению Холмса, избери брат карьеру сыщика, он был бы ему ровней и даже — как ни удивительно мне было слышать это признание — кое в чем бы Холмса переплюнул. Но Майкрофт Холмс страдал одним серьезным недостатком. Нега и лень настолько пропитали все его существо, что раскрыть даже самое простое преступление было выше его сил — он нипочем не сумел бы воспылать к нему интересом. Кстати, он еще жив. Когда я слышал о нем в последний раз, ему даровали титул рыцаря и звание почетного ректора одного известного университета, но с той поры он уже ушел в отставку.
— Он в Лондоне? — спросил я.
— Он редко бывает за его пределами. Я дам ему знать, что мы навестим его в клубе.
По сравнению с другими клубами на Пэлл-Мэлл «Диоген» был размером поменьше и архитектурным обликом напоминал венецианский дворец в готическом стиле — арочные окна с изысканным рисунком, маленькие балюстрады. Как следствие, изнутри дом выглядел довольно мрачно. Парадная дверь вела в атриум, который тянулся вверх по всей длине здания и венчался где-то в вышине куполообразным окном, но архитектор загромоздил это сооружение чрезмерным количеством галерей, колонн и лестниц, в результате лишь немного света пробивалось внутрь. Посетителей допускали только на первый этаж. По правилам клуба два дня в неделю они имели возможность в сопровождении члена клуба подняться в ресторанную залу этажом выше, но за семьдесят лет существования клуба такого не случалось ни разу. Майкрофт принял нас, как обычно, в комнате для посетителей — дубовые полки проседали под тяжестью мудрых томов, отовсюду на тебя смотрели мраморные бюсты, а через эркер открывался вид на Пэлл-Мэлл. Над камином висел портрет королевы, выполненный, как было известно, членом клуба. Королеву оскорбило, что кроме нее художник поместил на полотне бродячую собаку и картофелину, хотя лично мне символика обоих этих предметов всегда была непонятна.
