— Наверное, доктор Ватсон, вам стоит рассказать мне, далеко ли вы с Холмсом продвинулись в вашем расследовании. Если мне предстоит встать на его защиту, — а баталия, вполне возможно, предстоит нешуточная, — чем больше я буду знать, тем лучше. Пожалуйста, выкладывайте все без утайки.
События развивались по странному сценарию, потому что Холмс всегда считал полицию своим конкурентом и при нормальных обстоятельствах не стал бы знакомить ее с результатами своего расследования. Но в данном случае у меня не было выбора: пришлось рассказать Лестрейду обо всем, что произошло до и после убийства мальчика, начиная с нашего визиту в мужскую школу «Чорли Гранж», после чего на нашем пути возникла Салли Диксон и «Мешок с гвоздями». Я рассказал, как она набросилась на меня, как мы нашли украденные карманные часы, как неудачно побеседовали с лордом Рейвеншо, как Холмс решил дать объявление в вечерних газетах. Наконец, я описал визит человека, назвавшегося Гендерсоном, который в итоге и навел нас на «Местечко Крира».
— Он работает в портовой таможне?
— Так он сказал, Лестрейд, но боюсь, что это вымысел, как и все, что он наговорил.
— Вполне возможно, что он ни в чем не виноват. Значит, вам неизвестно, что произошло в «Местечке Крира»?
— Верно, меня там не было, но там не было и Гендерсона, и само его отсутствие вызывает мое беспокойство. Моя оценка происшедшего: Холмса заманили в ловушку, чтобы обвинить в преступлении и таким образом положить конец его расследованию.
— Но что это за «Дом шелка»? Что за тайна такая, которую нужно сохранить любыми средствами?
— Не знаю.
Лестрейд покачал головой.
— Я, доктор Ватсон, человек практический и скажу, что вы уж слишком далеко забрались от исходной точки, когда был найден покойник в гостиничном номере. Как мы знаем, человека этого звали Килан О′Донахью, это первостатейный бандит и грабитель банков из Бостона, приехал в Англию, чтобы отомстить галеристу из Уимблдона, господину Карстерсу. Какая связь между ним и смертью двух детей, белой ленточкой, таинственным Гендерсоном и всем прочим?
— Именно это и пытался выяснить Холмс. Я могу его увидеть?
— Делом занимается Гарриман, и пока Холмсу не предъявят официальное обвинение, поговорить с ним не удастся. Сегодня во второй половине дня его повезут в полицейский суд.
— Мы должны быть там.
— Разумеется. Вы понимаете, доктор Ватсон, что на этом этапе свидетелей защиты вызывать не будут, но я все равно постараюсь обелить его и дать ему положительную характеристику.
— Они будут держать его на Бау-стрит?
— Пока да, но если судья решит, что основания заводить дело есть — а в таком решении я не сомневаюсь, — Холмса переведут в тюрьму.
— В какую?
— Не могу сказать, доктор Ватсон, но сделаю все, что в моих силах, чтобы ему помочь. Может, и у вас есть к кому обратиться за помощью? Такие господа, как вы, должны иметь влиятельных друзей, тем более что многие дела, к которым вы имели отношение, были весьма деликатны по своей природе. Может быть, среди клиентов господина Холмса есть кто-то, к кому можно обратиться в трудную минуту?
Мне тут же пришел в голову Майкрофт. В своем рассказе я по понятным причинам его не упомянул, но думал о нем еще до того, как Лестрейд начал говорить. Согласится ли он встретиться со мной? Он ведь предупредил брата в этой самой комнате и ясно дал понять: если тот оставит без внимания его предупреждение, быть полезным он не сможет. Но для себя я все равно решил наведаться в клуб «Диоген» снова, как только представится возможность. Но придется подождать решения полицейского суда. Лестрейд поднялся.
— Я заеду за вами в два часа, — сказал он.
— Спасибо, Лестрейд.
— Пока благодарить не за что, доктор Ватсон. Возможно, я ничем не смогу помочь. Ведь дело-то с виду — проще не бывает. — Я вспомнил, что вчера инспектор Гарриман сказал мне примерно это же. — Гарриман хочет отдать Холмса под суд за убийство, и, мне кажется, готовиться надо к худшему.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Улики по делу
Бывать в полицейском суде мне раньше не доводилось, но когда я в обществе Лестрейда приближался к этому солидному и даже суровому зданию на Бау-стрит, меня не отпускало странное ощущение, будто все это мне знакомо, вызвали меня сюда абсолютно правильно, иначе не могло и быть. Видимо, мое состояние отражалось на моем лице, потому что Лестрейд смотрел на меня с тоскливой улыбкой.
— Не ожидали, что окажетесь в таком месте, доктор Ватсон?
Я ответил, что он просто прочитал мои мысли.
— Подумайте о том, сколько народу прошло этим путем благодаря вам — вам с господином Холмсом, разумеется.
Он был совершенно прав. Здесь завершался процесс, который мы так часто начинали, отсюда дорога вела уже к Центральному уголовному суду, а порой и к виселице. Сейчас моя писательская карьера подошла к концу, и в голову порой приходит любопытная мысль: все мои записки до единой завершались разоблачением или арестом негодяев. А что же дальше? Я почти всегда полагал, что их дальнейшая судьба моим читателям неинтересна… Я списывал их со счетов, будто они для того и родились, чтобы причинить кому-то вред, но вот их преступления раскрыты — и они переставали быть людьми с бьющимся сердцем и надломленной душой. Я никогда не задумывался над тем, какие страх и боль охватывают этих людей, когда они проходят через эти створчатые двери, идут по мрачным коридорам. Проливал ли кто-нибудь из них слезы раскаяния, молился ли за спасение души? Боролся ли до конца или сдавался на милость судьбы? Меня это не беспокоило. Мое повествование текло по другому руслу.
Но, вспоминая этот стылый декабрьский день, когда Холмсу самому пришлось столкнуться с силами, которые он так часто вызывал к действию, я готов сказать, что был к этим людям несправедлив, даже к такому жестокому злодею, как Калвертон Смит, или такому вероломному проныре, как Джонас Олдакр. Я писал то, что сегодня принято называть детективными рассказами. Мне повезло — мой детектив был самым выдающимся. Но в некотором смысле он был сформирован мужчинами, да и женщинами, которые ему противостояли, а я отмахнулся от них с чрезмерной легкостью. Я входил в здание полицейского суда, и все они всплыли в моем сознании, я словно слышал, как они окликают меня: милости просим, теперь вы — один из нас.
А вот и зал судебных заседаний: квадратная комната без окон, деревянные скамьи и перегородки, дальнюю стену украшает королевский герб. Здесь заседает мировой судья, чопорный старец, в его облике тоже есть что-то деревянное. Перед ним огороженный помост, именно сюда приводят заключенных, одного за другим, процедура быстрая и однообразная, и, по крайней мере, стороннему наблюдателю картина может показаться почти монотонной. Мы с Лестрейдом явились заранее, сели на места для публики вместе с другими зрителями и наблюдали, как фальшивомонетчик, взломщик и мошенник были оставлены до суда под стражей. И все же мировому судье было не чуждо сострадание. Дело подмастерья, который устроил пьяный дебош в день своего восемнадцатилетия, судья вообще не стал рассматривать, велел занести подробности в книгу отказов в возбуждении дела — и отпустил парня на все четыре стороны. Двух детей, не старше восьми-девяти лет, обвиненных в попрошайничестве, решили через службу полицейских судов передать для опеки либо в Общество по защите беспризорников, либо в приют доктора Барнардо, либо в Школьное общество лондонских кварталов. Было странно услышать здесь название последнего из трех заведений — организации, под началом которой работала «Чорли Гранж», где мы с Холмсом недавно побывали.
