Утренние часы я провел в томительном ожидании и уехал с Бейкер-стрит задолго до назначенного времени, соответственно на Кэмден-роуд я прибыл, когда часы пробили половину третьего. Кучер высадил меня у ворот и, несмотря на мои протесты, спешно уехал, и я остался стоять, окруженный промозглым туманом. Винить кучера я не мог. Около такого места нормальный христианин по своей воле задерживаться не будет. Тюрьма была выстроена в готическом стиле из крупного кентского песчаника. С первого взгляда она напоминала приземистый и жутковатый замок из детской сказки, написанной, чтобы потрафить какому-нибудь маленькому злодею. Она состояла из нескольких башенок и труб, флагштоков и зубчатых стен, а в небо, почти пронзая облака, взмывала одинокая башня. Разбитая и сдобренная грязью дорога вела к главному входу, один вид которого отбивал у посетителей всякую охоту сюда приходить: массивные деревянные ворота, стальные опускающиеся решетки, обрамленные с обеих сторон голыми и высохшими деревьями. Все сооружение окружала кирпичная стена футов пятнадцати высотой, но над ней просматривался один из корпусов с двумя рядами маленьких зарешеченных окон, чья строгая упорядоченность наводила на мысль о пустоте и убогости жизни тех, кому пришлось оказаться внутри. Тюрьма была выстроена у подножия холма, и за ней виднелись радующие глаз пастбища и склоны, уходившие вверх к Хайгейту. Но это был уже другой мир, задник от другого спектакля, который опустили на сцену по ошибке. Тюрьма Холлоуэй стояла на бывшем кладбище, и дыханье смерти и распада все еще витало над этим местом, проклятием нависая над его обитателями, а тех, кого судьба пока уберегла, предупреждала: держитесь отсюда подальше. Получасовое ожидание в этой гнетущей полутьме далось мне нелегко — мое дыхание прямо у рта подхватывал морозец, а холод настойчиво поднимался от земли по ногам. Наконец я прошел вперед, прижимая к груди книгу со спрятанным в корешке ключом. Я вошел в тюрьму, и мне вдруг пришло в голову: если у меня найдут ключ, это жуткое место вполне может стать моим домом. Скажу честно, что в обществе Шерлока Холмса я нарушал закон по крайней мере трижды, всегда действуя из благих побуждений, но сейчас моя преступная деятельность достигла наивысшей точки. Как ни странно, я совсем не нервничал. Как-то не думал о том, что всякое может случиться. Все мои мысли были сосредоточены на попавшем в беду друге.
Я постучал в незаметную дверь рядом с воротами, и ее почти тут же открыл на удивление добродушный и даже общительный тюремщик, одетый в темно-синие блузу и брюки, на широком кожаном ремне висела связка ключей.
— Заходите, сэр. Заходите. Нынче внутри приятнее, чем снаружи, а такое, по правде говоря, случается не часто.
Он запер за нами дверь, и мы пошли через двор ко вторым воротам, поменьше, которые, однако, не уступали по надежности первым. Меня встретила гробовая тишина — в этом было что-то зловещее. На ветке сидела всклокоченная черная ворона — других признаков жизни не было. Свет быстро угасал, но фонари пока не зажгли, и у меня было чувство, что я попал в царство теней, в мир, начисто обесцвеченный.
Мы вошли в коридор, на одной стороне которого была открытая дверь, — через нее меня и провели в маленькую комнату, там стоял стол, два стула, одинокое окно выходило прямо на кирпичную стену. Сбоку — шкафчик, на крючках болталось примерно пятьдесят ключей. Прямо передо мной висели большие часы, секундная стрелка двигалась как-то задумчиво, делая паузу перед каждым шажочком, словно подчеркивая, как медленно тянется время для всех, кого угораздило сюда попасть. Под часами сидел человек. Он был в той же форме, что и встретивший меня работник, но с позолоченной отделкой на фуражке и плечах, что говорило о его высоком ранге. Он был в возрасте, с бобриком седых волос и суровым взглядом. Увидев меня, он с трудом поднялся и вышел из-за стола.
— Доктор Ватсон?
— Да.
— Меня зовут Хокинс. Я начальник тюрьмы. Вы пришли навестить господина Шерлока Холмса?
— Да. — Я произнес это слово, и меня внезапно охватил страх.
— К сожалению, вынужден сообщить вам, что утром он заболел. Уверяю вас, мы сделали все возможное, чтобы создать ему условия, подходящие для столь известного человека, хотя его обвиняют в очень серьезном преступлении. Его поместили отдельно от других преступников. Я лично навестил его несколько раз и имел удовольствие с ним разговаривать. Заболел он внезапно, ему сразу же была оказана медицинская помощь.
— Что с ним?
— Не представляем. Он пообедал в одиннадцать и вскоре позвонил в звонок, прося о помощи. Мои люди нашли его на полу камеры — он лежал, корчась от боли.
Сердце мое сковало холодом. Именно этого я и опасался.
— Где он сейчас? — спросил я.
— В лазарете. У нашего врача, доктора Тревельяна, есть несколько комнат, которые он держит на крайний случай. Осмотрев господина Холмса, он попросил перевести его туда.
— Я должен сейчас же его видеть, — заявил я. — Я сам медик…
— Конечно, доктор Ватсон. Я ждал вас, чтобы отвести туда.
Но выйти мы не успели — за нашими спинами я уловил какое-то движение, и человек, которого я знал более чем хорошо, преградил нам дорогу. Если инспектор Гарриман уже знал о болезни Холмса, эта новость его не сильно удивила. Наоборот, вид у него был апатичный, он прислонился к дверному косяку и, казалось, сосредоточил все свое внимание на золотом кольце, украшавшем его средний палец.
— Что тут такое, Хокинс? — спросил он. — Шерлок Холмс заболел?
— Серьезно заболел, — объявил Хокинс.
— Какая жалость! — Гарриман выпрямился. — А вы уверены, что он не симулирует? Утром я его видел — он был в добром здравии.
— Его осмотрели мой врач и я. Уверяю вас, сэр, он в тяжелом состоянии. Мы как раз идем к нему.
— Тогда я пойду с вами.
— Я вынужден возразить…
— Господин Холмс — мой заключенный, я расследую его дело. Можете возражать сколько вам угодно, но будет по-моему.
Он улыбнулся дьявольской улыбкой. Хокинс глянул на меня, и я понял — человек он порядочный, но спорить не смеет.
Втроем мы двинулись в недра тюрьмы.
Я был в таком состоянии, что почти не помню деталей, но какое-то впечатление осталось: тяжелые каменные плиты, ворота, которые скрипели и громыхали, когда их отпирали, а потом запирали за нами, зарешеченные окна, маленькие и высокие, чтобы заключенный ничего не видел… и бесконечные двери, одна за другой, все одинаковые, за каждой — исковерканная человеческая судьба. В тюрьме было на удивление тепло, а запах представлял собой странную смесь из овсяной каши, поношенной одежды и мыла. На пересечениях тюремных коридоров мы встретили несколько охранников, но заключенных не видели, за исключением двух стариков, тащивших корзину с бельем.
— Кто-то на прогулочном плацу, кто-то трудится, — ответил Хокинс на не заданный мной вопрос. — Здесь день начинается и заканчивается рано.
— Если Холмса отравили, его нужно немедленно отправить в больницу, — сказал я.
