Вернувшись с пастбища и зайдя во двор, он услышал голоса.
Распознал щебетанье двойняшек колесника Згарба, ломкие фальцеты соседских
мальчишек. И голос Миленки. "Играют", – подумал он, вышел из-под
поленницы и остолбенел.
– Милена!
Миленка, его единственная выжившая дочка, его счастье,
перевесила себе через плечо палку на шнурке, изображающую меч. Волосы
распустила, к шерстяной шапочке прицепила петушиное перо, на шею намотала
материнский платочек. С удивительным, фантазийным бантом.
Глаза у нее были зеленые.
Тузек никогда прежде не бил дочери, никогда не пускал в ход
отцовский ремень.
Сегодня он сделал это впервые.
***
На горизонте сверкнуло. Порыв ветра бороной прошелся по
поверхности Ленточки. "Будет буря, – подумала Мильва, – а после бури
наступит ненастье. Зяблики не ошибались".
Она пришпорила коня. Чтобы нагнать ведьмака до бури, надо
поспешить.
Глава 2
Я был знаком в жизни со многими военными. Знавал маршалов,
генералов, воевод и гетманов, триумфаторов многочисленных кампаний и битв.
Слушал их рассказы и воспоминания. Видывал их склоненными над картами,
выписывающими на них разноцветные черточки и стрелки, разрабатывающими планы,
обдумывающими стратегию. В этой бумажной войне все получалось прекрасно, все
работало, все было ясно и в идеальном порядке. Так должно быть, поясняли
военные. Армия – это прежде всего порядок и организованность. Армия не может
существовать без порядка и организованности.
Тем поразительнее, что реальная война – а несколько реальных
войн мне видеть довелось – с точки зрения порядка и организованности
удивительно походит на охваченный пожаром бордель.
Лютик. "Полвека поэзии".
Хрустально чистая вода Ленточки переливалась через грань
порога мягкой гладкой дугой, потом шумным и вспененным каскадом рушилась между
черными как оникс камнями, ломалась на них и исчезала в белой кипени, из
которой разливалась в обширные плесы, такие прозрачные, что виден был каждый
камушек в разноцветной мозаике дна, каждая зеленая косичка колеблющихся в
потоке водорослей.
Оба берега покрывал ковер гореца, в котором извивались
плющи, гордо выставляющие на горлышках белые жабо. Кусты над горецами
переливались зеленым, коричневым и охрой и выглядели на фоне елей так, словно
их посыпали серебряным порошком. – Да, – вздохнул Лютик. – Это прекрасно.
Огромная темная форель попыталась прыгнуть через ступень водопада. Какое-то
мгновение она висела в воздухе, трепеща плавниками и метя хвостом, потом тяжело
упала в пену кипящей круговерти.
Темнеющее на юге небо перечеркнула разлапистая молния, эхо
далекого грома прокатилось по стене леса. Гнедая кобыла ведьмака заплясала,
мотнула головой, ощерилась, пытаясь выплюнуть удила. Геральт сильно натянул
поводья, кобыла, танцуя, попятилась, звеня подковами по камням.
– Тпру! Тпррру! Видал, Лютик? Чертова балерина! Нет,
при первой же оказии освобожусь от этой скотины! Провалиться мне, обменяю хоть
на осла!
– И как думаешь, скоро выпадет такой случай? – Поэт
почесал горящую от комариных укусов шею. – Правда, дикий ландшафт этой долины
дает нам ни с чем не сравнимое эстетическое наслаждение, но для разнообразия я
охотно заглянул бы в какой-нибудь не столь эстетичный трактир. Скоро неделя,
как мы услаждаемся романтической природой, пейзажами и далекими горизонтами.
Что-то я затосковал по закрытым помещениям. Особенно таким, в которых подают
горячую пищу и холодное пиво.
– Придется потосковать еще некоторое время, –
повернулся в седле ведьмак. – Возможно, твои страдания смягчит сознание того,
что я тоже малость тоскую по цивилизации. Ты же знаешь, я торчал в Брокилоне
ровно тридцать шесть дней. И ночей, во время которых романтически услаждающая природа
подмораживала мне зад, ползала по спине и оседала росой на носу... Тпррру!
Зараза! Ты перестанешь наконец прыгать, треклятая кобылятина?
– Слепни ее кусают. Эти гадины сделались злыми и
кровожадными, как всегда перед бурей. На юге громыхает и сверкает все чаще.
– Я заметил. – Ведьмак взглянул на небо, сдерживая
расплясавшуюся лошадь. – Да и ветер изменился. Морем отдает. Смена погоды, не
иначе. Ну, поехали. Подгони своего сонного мерина.
– Моего жеребца зовут Пегас.
– Само собой! Знаешь, что? Мою эльфью кобылу тоже надо
бы как-то назвать. Хммм...
– Может, Плотвичка? – съехидничал трубадур.
– Плотва? – согласился ведьмак. – А что, звучит.
– Геральт?
– Слушаю.
– У тебя в жизни была хоть одна лошадина, которую не
называли бы Плотва?
– Нет, – ответил ведьмак после недолгого раздумья. – Не
было. Подгони своего кастрированного жеребца. Лютик. Путь дальний.
– И верно, – буркнул поэт. – Нильфгаард... Как думаешь,
сколько верст?
– Много.
– До зимы доберемся?
– Сначала до Вердэна. Там обсудим.., некоторые
проблемы.
– Какие? Думаешь отделаться от меня? Как бы не так! Я
буду тебя сопровождать! Так я решил.
– Посмотрим. Я же сказал, сначала надо добраться до
Вердэна.
– А далеко еще? Ты эти места знаешь?
– Знаю. Мы у порогов Кеанн Трайса, перед нами место,
которое называется Седьмая Верста. А вон те горки за рекой – Совиные Холмы.
– А мы едем на юг, вниз по течению? Ленточка впадает в
Яругу где-то в районе крепости Бодрог...
– Мы поедем на юг, но по тому берегу. Ленточка
сворачивает к западу, мы поедем лесами. Я хочу добраться до места, которое
называется Дришот, то есть Треугольник. Там сходятся границы Вердэна, Бругге и
Брокилона.
– А оттуда?
– К Яруге. И к устью. В Цинтру.
– А потом?
– А потом видно будет. Если это вообще возможно,
заставь своего Пегаса идти хоть немного быстрее.
***
Ливень настиг их на переправе, на самой середине реки.
Сначала поднялся сильный ветер, прямо-таки ураганными порывами вороша волосы и
плащи, сеча лица листьями и веточками, сорванными с прибрежных деревьев и кустов.
Криками и ударами пяток они подгоняли лошадей и, вспенивая воду, двигались к
берегу. Когда ветер неожиданно утих, они увидели движущуюся на них стену дождя.
Поверхность Ленточки побелела и закипела, словно кто-то с неба кидал в реку
миллиарды свинцовых шариков.
