– Девочку, – начал он все сильнее изменяющимся голосом,
– поймал не дракон или злой волшебник, не пираты похитили ее ради выкупа. Она
не сидит в башне, в застенке или в клетке, ее не пытают и не морят голодом. Все
совсем наоборот. Она спит на дамасте, ест с серебра, носит шелка и кружева, вся
увешана драгоценностями, того и гляди ее коронуют. Короче говоря, она
счастлива. А какой-то ведьмак, которого злой рок когда-то случайно поставил у
нее на пути, надумал это счастье порушить, уничтожить, растоптать дырявыми
опорками, которые ему достались в наследство от какого-то дохлого эльфа. Так?
– Не это я имел в виду, – буркнул Лютик.
– Да не к тебе он обращается. – Мильва неожиданно
вынырнула из мрака и после недолгого колебания присела рядом с ведьмаком. – Ко
мне. Это мои слова так его допекли. По злобе я говорила, не подумавши... Ты уж
прости, ведьм. Знаю я, как бывает, когда в живую рану коготь всадить... Ну, не
злись. Больше я так не сделаю. Простишь? Или надо тебя ради прощения..,
приголубить?
Не ожидая ответа или разрешения, она сильно обняла его за
шею и поцеловала в щеку. Он крепко сжал ей руку.
– Придвинься, – откашлялся он. – И ты тоже, Лютик.
Рядом теплее будет!
Молчали долго. По светлому от зарев небу двигались облака,
то и дело заслоняя помигивающие звезды.
– Хочу вам кое-что сказать, – наконец проговорил
Геральт. – Но поклянитесь, что не станете смеяться.
– Давай.
– Видел я странные сны. В Брокилоне. Сначала думал –
бред. Что-то с головой. Понимаете, на Танедде меня здорово треснули по лбу. Но
несколько ночей я видел один и тот же сон. Постоянно один и тот же.
Лютик и Мильва молчали.
– Цири, – продолжал он, – не спит во дворце под
парчовым балдахином, а едет на лошади через какую-то пыльную деревушку... Кметы
указывают на нее пальцами. Называют именем, которого я не знаю. Лают собаки.
Она не одна. Есть там и другие. Какая-то коротко остриженная девушка держит
Цири за руку... Цири ей улыбается. Не нравится мне ее улыбка. Не нравится мне
ее яркий макияж... А больше всего не нравится мне то, что за ней следом плетется
смерть...
– Тогда где же эта девушка? – заурчала Мильва, словно
кошка прижимаясь к нему. – Не в Нильфгаарде?
– Не знаю, – с трудом ответил он. – Но один и тот же
сон я видел несколько раз. Проблема-то в том, что я не верю в такие сны.
– Ну и глупо. Я верю.
– Не знаю, – повторил он. – Но чувствую. Перед ней
огонь, а за ней смерть. Мне надо спешить.
***
На рассвете снова пошел дождь. Не так, как вчера, когда буря
сопровождалась сильным, но кратким ливнем. Сейчас небо посерело и затянулось
свинцовым налетом. Начало моросить: мелко, ровно, докучливо.
Они ехали на восток. Мильва вела. Когда Геральт обратил ее
внимание на то, что Яруга находится на юге, лучница обрезала его и напомнила,
что ведет она и она сама знает, что делает. Больше он не заговаривал. В конце
концов важно было, что они едут. Направление особого значения не имело.
Ехали молча, мокрые, озябшие, ссутулившись в седлах.
Придерживались лесных тропок, проскальзывали вдоль вырубок, пересекали тракты.
Слыша стук копыт проходившей по дорогам кавалерии, углублялись в чащу. Широкой
дугой обходили гул и рев боев. Проезжали мимо полыхающих деревень, мимо
дымящихся и тлеющих пожарищ, мимо поселков и мыз, от которых остались только
черные квадраты выгоревшей земли и резкая вонь промоченной дождем гари.
Спугивали стаи ворон, обжирающихся трупами. Миновали группы и колонны
сгибающихся под тяжестью тюков и сундуков, бегущих от войны и пожара кметов,
отупевших, отвечающих па вопросы только испуганным, ничего не понимающим и не
выражающим взглядом пустых от несчастья и ужаса глаз.
Они ехали на восток, в огне и в дыму, в мороси и тумане, а
перед их глазами разворачивался гобелен войны, сменялись картины.
Была картина с журавлем, вознесшим черную стрелу посреди
руин спаленной деревушки. На журавле висел нагой труп. Головой вниз. Кровь из
разрубленной промежности и живота стекала ему на грудь и лицо, сосульками
свисала с волос. На спине трупа была видна руна "Ард". Вырезанная
ножом.
– An'givare, – сказала Мильва, откидывая мокрые волосы
с шеи. – Здесь были белки.
– Что значит an'givare?
– Доносчик.
Была картина с сивой лошадью в черной попоне. Животное,
покачиваясь, ступало по краю побоища, пробираясь между навалами трупов и
вбитыми в землю обломками копий, тихо и со свистом ржало и волочило за собой
вывалившиеся из распоротого брюха внутренности. Добить лошадь они не могли –
кроме нее, по полю шатались обдирающие трупы мародеры.
Была картина с распятой девушкой, лежащей недалеко от
спаленного крестьянского двора, голой, окровавленной, глядящей в небо
остекленевшими глазами.
– Говорят, драка – мужская доля, – проворчала Мильва. –
А над бабой не сжалятся, обязательно должны поизмываться. Герои, собачья масть!
– Ты права. Но этого не изменишь.
– Я уже изменила. Сбежала из дому. Не хотела подметать
халупу и драить полы. И ждать, когда придут, халупу подпалят, а меня разложат
на полу и...
Она не докончила, подогнала коня.
А потом была картина со смолокурней. Вот тогда-то Лютик
выблевал все, что в тот день съел, то есть сухарь и половину вяленой трески.
В смолокурне нильфгаардцы – а может, скоя'таэли –
расправились с большой группой пленников. Сколько их было в этой большой
группе, невозможно было сосчитать даже приблизительно. Потому что для расправы
послужили не только стрелы, мечи и копья, но и найденный в смолокурне лесорубский
инструмент: топоры, струги и пилы.
Были и другие картины, но Геральт, Лютик и Мильва их уже не
запомнили. Выкинули из памяти.
Стали невосприимчивыми.
За следующие два дня не проехали и двадцати верст. Шел
дождь. Почва, возжаждущая после летней суши воды, упилась до пересыта, лесные
дорожки развезло. Туман и испарения не позволяли видеть дымы пожаров, но запах
гари указывал на то, что войска все еще недалеко и продолжают жечь все, что
берет огонь.
Беженцев они не видели. Шли по лесам одни. Во всяком случае,
так им казалось.
Геральт первым услышал храп идущего за ними следом коня. С
каменным лицом завернул Плотву. Лютик раскрыл было рот, но Мильва жестом велела
ему молчать, вынула лук из сайдака при седле.
Едущий следом за ними человек появился из зарослей. Увидел,
что его ожидают, и остановил коня, гнедого жеребца. Так они и стояли в тишине,
прерываемой только шумом дождя.
