– Это ж бабы с детяками. – Золтан Хивай выставил бороду
и живот. – Мы их на милость судьбы не кинем. Иль посоветуете что другое? Э?
– Нет, – сказал ведьмак. – Не посоветуем.
– Рад слышать. Значит, не подвел меня первый взгляд.
Ну, так как? Вместе идем?
Геральт глянул на Мильву, лучница кивнула.
– Добро. – Золтан Хивай заметил это. – Стало быть, в
путь, пока нас тут на тракте какой-нито разъезд не прихватил. Но прежде...
Язон, Мунро, осмотрите телеги. Ежели что полезного там осталось – забрать.
Фиггис, проверь, годится ль наше колесо к той вон малой фуре. Она б нам была в
сам раз.
– Годится! – крикнул через минуту тот, что тащил
колесо. – Словно от ней и было.
– Ну, видишь, дурья башка? Дивился, когда я тебе вчера
велел колесо взять и тащить! Приспособляй! Помоги ему, Калеб!
Удивительно быстро снабженный новым колесом воз покойницы
Вэры Левенхаупт со снятым тентом и без ненужных элементов вытащили из рва на
дорогу. Мгновенно свалили на него весь груз. Подумав, Золтан Хивай приказал
посадить на телегу детей. Распоряжение было выполнено без энтузиазма – Геральт
заметил, что беженки косо глядят на краснолюдов и предпочитают держаться от них
подальше.
Лютик с явным неудовольствием поглядывал на двух
краснолюдов, примерявших снятую с трупов одежду. Остальные шныряли среди телег,
но, видно, ничего стоящего не нашли. Золтан Хивай свистнул на пальцах, дав
знак, что пора уже кончать "промысел", затем глазом профессионала
окинул Плотву и вороного Мильвы.
– Верховые, – отметил он, с неудовольствием шмыгнув
носом. – Значит, не годятся. Фиггис, Калеб – за дышла. Будем меняться в упряжи.
Марш!
***
Геральт был уверен, что краснолюды бросят телегу, как только
та порядком увязнет на раскисших просеках, но ошибся. Низкорослые парни были
сильны как быки, а ведущие на восток лесные дороги оказались травянистыми и не
очень топкими.
Дождь шел без перерыва. Мильва стала угрюмой, вялой, а если
и заговаривала, то только чтобы сказать, что у лошадей вот-вот полопается
размякшая роговина на копытах. Золтан Хивай в ответ облизывался, осматривал
копыта и утверждал, что он крупный дока по части приготовления конины, чем
доводил Мильву до бешенства.
Они выдерживали постоянный строй, в центре которого
двигалась телега. "Тягачи" время от времени менялись. Перед телегой
вышагивал Золтан, рядом с ним ехал на Пегасе Лютик, дружески препиравшийся с
попугаем. За телегой следовали Геральт с Мильвой, а в хвосте тащились шесть
женщин из Кернова.
Вел, как правило, Персиваль Шуттенбах, длинноносый гном.
Уступая краснолюдам ростом и силой, он был их ровней по выносливости, а
ловкостью даже значительно превосходил. Во время движения постоянно петлял,
шебуршил по кустам, выбегал вперед и исчезал, затем неожиданно появлялся и
нервными, обезьяньими жестами издалека давал понять, что все в порядке, можно
идти дальше. Иногда подходил и быстро докладывал о преградах на пути. Всякий
раз, возвращаясь, приносил четверке сидевших на возу детей горсть орехов, ягод
либо какие-нибудь странные, но явно вкусные корешки.
Шли они чудовищно медленно, пробирались по просекам и
вырубкам три дня. Не встретили армии, не видели ни дымов, ни пожарищ. Однако
одиноки не были. "Разведчик" Персиваль то и дело докладывал о
скрывающихся в лесах группах беженцев. Несколько таких групп они миновали,
причем быстро, потому что вид вооруженных вилами и дубинами людей как-то не
вызывал желания вступать с ними в контакт. Правда, кто-то из краснолюдов
все-таки предложил попытаться переговорить и оставить одной группе женщин из
Кернова, но Золтан воспротивился, а Мильва его поддержала. Женщины тоже явно не
горели желанием покинуть компанию. Это было тем удивительнее, что к краснолюдам
они относились с очевидным страхом и н -приязнью, почти не разговаривали с ними
и на каждой стоянке держались особняком.
Геральт объяснял поведение женщин трагедией, которую они
недавно пережили, но при том подозревал, что причиной неприязни могли быть и
свободные нравы краснолюдов. Золтан и его компания ругались так же непристойно
и часто, как и попугай по имени Фельдмаршал Дуб, но при этом репертуар у них
был несравнимо богаче. Распевали скабрезные песенки, в чем им активно помогал
Лютик. Плевались, сморкались в руку и пускали громкие ветры, становившиеся, как
правило, поводом для смеха, шуток и соперничества. В кусты ходили исключительно
по большой нужде, а малую справляли, не затрудняя себя долгим хождением.
Последнее наконец разобрало Мильву, которая крепко отчитала Золтана, когда тот
утром отлил на еще теплый пепел костра, совершенно не стесняясь зрителей и не
обращая внимания на поднявшуюся вонь. Получив от Мильвы выговор, Золтан
нисколько не смутился и сообщил, что скрывать такого рода действия могут только
двуличные, коварные и склонные к доносительству типы, по каковым действиям
таковых обычно и узнают. Однако красноречивые пояснения краснолюда не произвели
на лучницу никакого впечатления. Она угостила краснолюдов богатым букетом
ругательств и несколькими вполне конкретными обещаниями, что явно возымело
действие, потому что все стали послушно ходить в кусты. Однако чтобы не попасть
в разряд двуличных и коварных доносителей, делали это коллективно.
Зато новое общество совершенно изменило Лютика. Поэт был с краснолюдами
запанибрата, особенно когда оказалось, что некоторые слышали о нем и даже знают
его баллады и куплеты. Лютик старался не уступать золтановой компании ни в чем.
Носил стеганую куртку, которую выклянчил у краснолюдов, изрядно потрепанную
шапочку с пером заменил на лихой куний колпак. Перепоясался широким, украшенным
латунью поясом, за который заткнул полученный в подарок нож вполне
разбойничьего вида. Нож этот, как правило, колол его в пах при каждом наклоне.
К счастью, убийственное оружие вскоре где-то потерялось, а другого ему получить
уже не удалось.
Они шли густыми лесами, покрывающими склоны Турлуга. Леса
казались вымершими, никаких признаков животных, видимо, распуганных войсками и
беженцами. Не за чем было поохотиться, но, к счастью, пока что голод им не
грозил. Краснолюды прихватили с собой достаточно припасов. А когда они
кончились – а кончились они вскоре, потому что ртов было много, – Язон Варда и
Мунро Бруйс, едва стемнело, исчезли, прихватив пустой мешок. Под утро они
вернулись уже с двумя мешками, полными под завязку. В одном оказался овес для
лошадей, в другом – крупа, мука, сушеная говядина, только-только початый круг
сыра и даже огромный сычуг – деликатес в виде фаршированного ливером свиного
желудка, спрессованного между двумя дощечками вроде меха для раздувания огня в
печи.
