Татьяна Михайловна вновь приложилась к бутылочке.
— Я хочу вернуться домой, — сказала вдруг Настя.
Татьяна Михайловна покачала головой:
— Нет.
— Но мне не нравится море. Я терпеть его не мету.
— Достаточно того, что оно нравится мне, — Татьяна Михайловна посмотрела на хмурое личико дочери и неожиданно смягчилась. — В конце концов, тебе это тоже не повредит. Скакать ночи напролет по ночным клубам вредно для здоровья.
— Я могу себе это позволить.
— Конечно. Но исключительно благодаря моим деньгам. Не забывай об этом.
— Даже если я забуду, ты мне напомнишь.
Татьяна Михайловна раздраженно посмотрела на дочь.
— Чтобы ты могла позволить себе ночные клубы и заграничные поездки, я всю жизнь тружусь с утра до позднего вечера, — сказала она. — А что сделала ты, чтобы заслужить все это?
— Родилась в нужное время и в нужном месте, — отчеканила Настя. И добавила уже более мягко: — Мама, прости, но я устала и не хочу об этом говорить.
Чтобы не продолжать дурацкий разговор, Настя закрыла глаза и притворилась спящей. Задремать по-настоящему не получилось. Вместо этого в голову полезли воспоминания.
Человек, которого две недели назад Настя встретила возле штаб-квартиры матери, был жалким, бедно одетым калекой в инвалидной коляске. Худые небритые щеки, воспаленные глаза. И вонь изо рта… Просто ужасающая вонь. Метнув на нее цепкий взгляд, калека поинтересовался:
— Ты здесь работаешь?
Настя посмотрела на инвалида с любопытством и кивнула:
— Да.
— Кем?
— Курьером. «Подай-принеси». А что?
Калека дунул в патрон «беломорины» и сунул ее в рот.
— Знаешь Быстрову?
— Да. Видела пару раз.
— Редкостная гадина.
Слова эти больно резанули Настю по сердцу. В лицо жаркой волной ударила ярость. Насте захотелось влепить инвалиду пощечину, повалить его на землю, пнуть ногой… Но мать всегда учила ее сдерживать эмоции. «Никогда не поступай как те идиоты, которые сначала делают, а потом думают. Горячие головы никогда ничего не добиваются в жизни».
— Эта тетка — настоящая стерва, — продолжил инвалид, пыхтя папиросой. — Уработала хорошую женщину. Ну, ничего. Помнишь, как у Лермонтова? «Есть и Божий суд! Он не подвластен звону злата!» Вот на этом суде с нее спросится.
— А кого это она «уработала»? — угрюмо спросила Настя.
— Лидию Николаевну Ракольскую из комитета солдатских матерей. Довела бедную женщину до инсульта.
— А Быстрова тут при чем?
— При чем? — Калека окинул ее насмешливо-презрительным взглядом. — Ты что, с луны свалилась? Быстрова ее затравила. От конкурентки по выборам избавилась. Это с ее подачи весь город говорит о том, что Ракольская использует смерть сына в своих корыстных целях.
— А может быть, так и есть, — предположила Настя.
Калека хмыкнул.
— «Так и есть», — передразнил он. — Да ты знаешь… Да Лидия Николаевна, она… Я жив только благодаря ей, поняла?
Настя не в первый раз слышала гадости о своей матери и привыкла им не доверять.
— Это все слухи, — уверенно сказала она. — Быстрова здесь ни при чем. Я хорошо ее знаю. Она на такое не способна.
Калека усмехнулся:
— Слухи, говоришь? Да я сам видел, как ее помощник студентиков с листовками по городу развозил! Ночью клеили, гады, чтоб никто не видел. О, помяни черта, он и появится!
От крыльца быстрой походкой приближался помощник матери Макс.
— Эй! — гаркнул он на калеку. — А ну, пошел отсюда! Катись, кому сказал!
— Качусь, качусь. — Инвалид сплюнул Максу под ноги и развернул инвалидную коляску. — Все вы сдохнете, — сказал он, не оборачиваясь. — И ты, и Быстрова! Сгинете, и даже могилы после себя не оставите!
— Охрана! — завопил Макс.
Завидев приближающихся охранников, калека резво покатил прочь.
— Сдохнете! — крикнул он, выезжая с автостоянки. — Все!
Коляска инвалида скрылась за деревьями сквера, и Настя повернулась к Максу. Подтянутый и спортивный, он возвышался над Настей на целую голову.
— Макс, что это он говорил о моей матери? — спросила Настя, прищурив изумрудно-зеленые глаза.
— А что? — без всякого интереса осведомился Макс.
— Он обозвал ее стервой.
— И замечательно! — весело проговорил Макс. — Что плохого, если женщина стерва? Мужчины любят стерв, ты же знаешь.
— Но он сказал, что она довела какую-то женщину до инсульта.
— Кто? Татьяна Михайловна? — Макс усмехнулся и качнул головой. — Глупости. Твоя мать и мухи не обидит, ты же знаешь.
— Расскажи мне про Ракольскую, — потребовала Настя.
Макс как-то воровато глянул по сторонам и облизнул губы.
— А что рассказывать? — тихо спросил он.
— Она лежит в больнице с инсультом. При чем тут моя мать?
Макс улыбнулся, и Настя подумала: если бы змея могла улыбаться, это выглядело бы именно так.
— Ракольская была конкуренткой твоей матери. За несколько дней до выборов в газете появилась статья, разоблачающая ее махинации в комитете солдатских матерей. Там говорилось, что она использует погибшего сына как ширму, чтобы обделывать свои грязные делишки.
— Это правда?
— Конечно!
Настя помолчала, сверля Макса пристальным взглядом.
— Это вы сделали? — резко спросила она.
— Что именно?
— Вы опубликовали эту статью?
Макс молчал.
— Отвечай, когда я спрашиваю! — властно потребовала Настя.
Макс улыбнулся и покачал головой.
— Вылитая мать! Однако, будь добра, веди себя потише. Ты всего лишь юная девушка и не имеешь права орать на меня. Твоя Ракольская сама ввязалась в борьбу, никто ее за руку не тянул. А на войне все средства хороши. Уверяю тебя, на месте твоей матери она бы поступила точно так же. Тут нет ничего личного. Обычный «черный пиар».
— Значит, все, что говорил калека, правда?
Макс вновь глянул по сторонам, затем посмотрел Насте в глаза и тихо сказал:
— Знаешь, как говорят? Ноу комментс. По-нашему — без комментариев.
Настя оцепенела.
— Это все алкоголь, — пробормотала она. — Это все из-за того, что она снова начала пить.
— Чепуха, — фыркнул Макс. — Твоя мать — великая женщина. Великий человек тем и отличается: он способен легко переступить через то, к чему обыкновенный даже подойти боится.
